Серафим весь вечер не сводил с нее глаз. Чувствуя это, Юна все больше и больше заводилась, отдавалась танцу, отрешившись от всего вокруг. Еще крутилась пластинка на диске радиолы, еще Юна пыталась что-то изобразить в своем танце, когда нечаянно кем-то брошенное имя «Гена» вернуло ее на землю. Один из гостей спрашивал о нем у Серафима. Сердце Юны учащенно забилось, краска сошла с лица, глаза потухли…
«Я сейчас умру», — подумала она. Хотела присесть. Потом, раздумав, бросилась к радиоле и включила ее на полную громкость. Хотелось ничего не слышать, оглушить себя…
— Поздно уже, — подошел к ней Серафим и нежно взял за руку.
Юна хотела выдернуть руку, но не выдернула.
— Выгони всех, — вдруг сказала она, — я останусь у тебя.
Серафим опешил:
— Ты что, серьезно?
— Фрося на дежурстве, — она впервые назвала маму по имени.
— Ты что, серьезно? — еще раз переспросил Серафим.
— Я так хочу.
Она даже не видела, как разошлись гости. И вот Симка стоял перед ней на коленях, целовал каждый ее пальчик и бормотал нежные слова. А в сознании Юны горели слова: «Уничтожу! Уничтожу!»
…Ей казалось, что только так она должна поступить, чтобы никогда к Геннадию не возвращаться, даже в мыслях!
Уже поздно ночью Серафим вышел в кухню. Юна соскочила с кровати и спешно натянула платье.
— Надо домой, — пряча глаза, сказала она спокойно вошедшему Симке и удивилась своему спокойствию.
— А у меня в одиннадцать утра самолет, — улыбнулся он. — Наша группа летит в Крым.
Он нервно зашагал по комнате. Затем приблизился к ней, обвил руками ее шею и прижал Юну к себе:
— Я никогда не видел моря. Понимаешь, первый раз!
Юна стояла с безразлично повисшими руками. Серафим приподнял ее подбородок, попытавшись заглянуть в глаза. Юна отвернулась, отстранилась.
— Ну, хочешь, я не полечу? Останусь в Москве, с тобой?
Но Юна, высвободившись из его объятий, быстро заплела распущенные волосы, так, как ее научила Фрося. И неожиданно произнесла не без хвастовства:
— А мы через две недели переезжаем. Завтра я в музыкальное училище пойду. С тетей Женей. Покажемся. Вопрос о приеме решен…
Зачем ей нужно было хвастать? И хвастовство ли это было? Вероятно, ей просто захотелось самоутвердиться, показать, что произошедшему она, Юна, особого значения не придает.
Утро того же дня изменило все в ее жизни.
Ни голоса, ни выстрелы, ни грохот проходящих танков — ничто не доносилось сюда, в этот уголок, отстраненный от мира. Небольшая поляна была залита утренним солнцем, ласковые, мягкие лучи которого пробивались сквозь густые ветви деревьев и кустарника. Солнечные блики скользили по желтым чашечкам куриной слепоты, выцветшим незабудкам, клеверу. Тихо перешептывались травы, испарялась утренняя роса. Всюду был покой. Его не нарушали короткие трели дрозда и привычная суета муравьев. Открывавшаяся им голубизна неба казалась бездонной — ни облачка на нем.