Послесловие в федоровском «Апостоле» — изысканный образец официозного стиля. Ни одно слово в нем не было написано «от себя», оно звучит, как торжественная грамота, объявляемая народу с Лобного места на Красной площади. Именно московское послесловие дает право считать Друкаря писателем в том смысле, как понималось авторство в XVI веке. Здесь надо сделать следующее пояснение. Предисловие или послесловие были литературным жанром, который сейчас тщательно изучается, они многое дают для уяснения того, что происходило, как появилась на свет, по какому случаю, с какими событиями в жизни земли или автора, переводчика, переписчика, редактора, составителя рукописная книга была связана. В первом издании сообщается, что «повелением благочестивого царя» отпускались деньги на типографию, подчеркивается, что во всей Великой России ведется строительство храмов, которые самодержец украшает «честными иконами и святыми книгами». Таким образом давалось понять, что возведению печатни придается государственное значение, а книга приравнивалась к храму и иконе. Читатель мог узнать, что сам царь приставил к делу «диакона Ивана Федорова да Петра Тимофеева Мстиславца». Далеко смотрел Первопечатник! Послесловие должно было внушать читателям мысли о том, что книгопечатание — не частное начинание, а дело, которое утвердили высшие власти, то есть царь и митрополит. Кесарь и высшее духовное лицо. На современников послесловие, написанное Иваном Первопечатником, произвело большое впечатление — о нем помнили и много десятилетий спустя. В одной из книг, напечатанных в XVII веке, вспоминалось, что при Иване Грозном «некий хитрии мастера явишася печатному сем делу», и назывались имена «Ивана-диакона да Петра Мстиславца», именно от них «начашася быти печатные книги, и пойде книжное исправление в русской нашей земле».
После выхода «Апостола» стал неутомимый Иван готовить к выходу «Часовник» — по этой книге учили детей грамоте. Но неспокойно было в Москве. Простой люд роптал, терпя притеснение со всех сторон. Царь повздорил с боярами, объявил вельмож лютыми недругами и уехал из Москвы в Александрову слободу и там вершил суд-расправу. В Белокаменной воцарился страх. Когда напечатали «Часовник», мастер даже поцеловал книгу — думал, что не успеют выпустить, нагрянет беда. Выглядел «Часовник» скромнее, чем «Апостол», но так и должно было быть — он ведь предназначался для тех, кто делает первые самостоятельные шаги в жизни. Но инициалы-буквы привлекали своей затейливостью. Печать была двухцветной. Книгу многим хотелось иметь, и поэтому «Часовник» отпечатали еще раз. С гордостью держа «Часовник» в руках, Иван перечитывал то, что совсем недавно написал он рукой. Литеры-буквы сообщали: «Окончена эта книга подвигами и тщанием, трудами и снисканием…» Эта речь для Ивана пела, как золотая труба.