Но я точно не ждала того, что сделал Миша. И увольнения не ждала. От растерянности в голове было пусто и звонко.
— Почему? — спросила я, а сердце стучало, как бешеное, словно сейчас невидимый судья вынесет вердикт: жить мне или умереть.
— Неужели ты так и не поняла? — спросил Миша: — Я люблю тебя.
Бабам! В моей груди вдруг стало тепло и солнечно, словно в первый день сотворения мира, когда «сказал Бог: да будет свет. И стал свет»[41]. Зелёные-зелёные глаза смотрели на меня жадно. Свет был в них. Они искали отражения в моих, и я выдохнула:
— Я тоже тебя люблю.
— Правда?! — вспыхнул радостью Миша.
Я кивнула, расплываясь улыбкой в ответ. А Миша поцеловал мою ладонь, перепачканную малиной, и вдруг разделения не стало: потому что счастье, как выяснилось, не знает притяжательности, оно заливает всё вокруг и не спрашивает, чьё оно. Темнота испуганной души окрасилась нежностью, и ничего на свете прекрасней не было его стриженой макушки, высокого лба, носа, направленного к моему, и улыбки. Самой настоящей. Открытой. Солнечной. Миша придвинулся и, обхватив меня руками, притянул к себе. А я с неожиданной лёгкостью, словно внезапно освобождённая от кандалов, обняла его. И переместилась со стула на пол. Наши лица оказались близко-близко друг от друга.
— Я люблю тебя! — повторил Миша.
— Я люблю тебя, — отразилась эхом я. И так стало хорошо, что я рассмеялась. И он тоже.
— Никто на свете ещё так не радовался увольнению, — говорил он, — честное слово!
— Ты просто не видел лица Дахи, — ответила я.
— Ну, с ней всё понятно, у неё была отличная мотивация! — Миша выразительно потёр челюсть и расхохотался ещё громче.
А я смеяться перестала и осторожно коснулась его щеки:
— Больно?
— Нет.
— Фух, — я выдохнула с облегчением. — А вазой я тебя не сильно?
— Ну… так, — хмыкнул он.
— Прости…
И тут тысячи чёртиков загорелись в изумрудных глазах, Миша осмотрелся: с края стола рядом с нами виднелся черный уголок лэптопа, и сказал:
— Ладно, если что, ноут у меня нетяжёлый.
А потом поцеловал меня. Долго-долго и нежно-нежно, окончательно завораживая собой.
В пальто было жарко, губам было сладко, на душе — хорошо. И особенно здорово было расслабиться и совсем не думать.
— Спасибо, — шепнула я, когда он оторвался от моих губ.
— За что? — так же тихо спросил он.
— За то, что отключил мне думалку. Я так устала думать, замучилась…
— Да, у тебя там что-то непонятно работает, — улыбнулся он, погладив меня по голове. — Поэтому следует закрепить результат новых настроек ради обеспечения мер безопасности. — И поцеловал меня снова. До абсолютного головокружения.