— Я так и знала, что вы её доведёте! Так и знала!
Что-то хлопнуло, словно газетой муху убили. Откуда мухи в ноябре?
— Cherie, mon trésor, calme-toi[43]… — как-то ласково для дяди Сени и почему-то по-французски.
У тёти Вали завёлся любовник-француз?!
От нелепости предположения я проснулась.
— Не буду я кальме, сам успокойся! — ответила Даха. — As-tu le chlorure d'ammonium?[44]
— Non, pourquoi? C'est pas donc le laboratoire chimique[45]…
— Вот дерьмо! Ничего у вас, французов, нет! — снова Даха, и ещё яростнее: — Сколько я вас, нет, тебя терпела!!! За себя я ладно, потерплю и перетеплю! А за Вику! За Вику я тебе! — Снова хлопок по мухе. — Что ты с ней сделал, изверг?! — Опять хлопок. — Признавайся!
И опешившее, мужским голосом:
— Предложение.
— Что?! — уже потише. Мухи, видимо, кончились.
— Замуж.
Миша! — ахнула я про себя, мгновенно вспомнив всё, что произошло, и с усилием воли распахнула веки.
— Вика! Очнулась! — кто-то сжал горячими пальцами мою ладонь. — Вика, ты как?!
Надо мной склонилось живое, взволнованное лицо Миши. Не удава. Радость какая.
— Мишенька, — неловко улыбнулась я. — Извини, что-то мне нехорошо стало.
— Прости меня, — выдохнул он. — Я не ожидал, что ты… так воспримешь…
Его решительно подвинули, и в поле зрения появилась всклокоченная, раскрасневшаяся и весьма боевая Даха с влажным полотенцем в руках. Где-то над ней образовалась косматая голова Маню. Кажется, я лежу на диване в его гостиной. Точно, вот и часы с амурчиками над камином. И бронзовая люстра в стиле ампир. И занавески из Икеи, жёлтенькие. Встретившись со мной взглядом, Даха расцвела заботливой улыбкой:
— Девочка моя, как ты? Ничего не болит? Головка? Сердечко? Водички хочешь?
Я попыталась сесть. Качнулась, по всему телу разлилась слабость. Миша тут же подставил мне руку под спину, вместо подушки. Тёплый, любимый. Его голова оказалась рядом. Так поцеловать захотелось. В висок. Или макушку. Да куда угодно.
— Хочу водички, — сказала я.
Миша подхватился, а я остановила его:
— Не уходи.
Даха удалилась, и Маню за ней хвостиком, с лёгкой укоризной прося ругаться на понятном ему языке.
— Вика, — проговорил Миша, прижимая мою руку к себе, и скользя встревоженным взглядом по моему лицу. — У тебя правда ничего не болит?
— Нет, — я качнула головой.
— Отчего же ты… Может, надо врача? — бормотал он. — Так же просто не бывают обмороки…
— Скажи мне Миша, — посмотрела я ему прямо в глаза. Хотелось искренне, но, кажется, получилось жалостно, потому что сердце снова сжалось. — Только правду, хорошо? Скажи, что случилось? Ты пришёл такой… такой… как на работе, когда хочешь убить кого-то…