Андрей молча кивнул головой.
— Так вот, сударь, вам повезло. Я бы сказал, крупно повезло. Как раз сейчас я испытываю нужду в русских бумажных деньгах на относительно небольшую, по сравнению с вашим долгом, сумму. Предлагаю сделку. Вы доставляете мне из России ассигнации на нужную мне сумму, а я погашаю ваш долг. Более того, я оплачу и сами ассигнации, но дорога, сударь, за ваш счет! — он посмотрел на Андрея глазами победителя. Даже скорее не победителя, а игрока, который готовится сорвать банк.
Андрей еще продолжал в чем-то возражать Савари, говорил о том, что вывоз ассигнаций из России запрещен, но это была уже агония. Обоим было ясно, что сделка уже состоялась, и надо лишь согласовать некоторые детали, на что ушло не более половины часа. Это был тот редкий случай, когда два человека, преследующие абсолютно противоположные цели, не только договариваются о совместных действиях, но и остаются весьма довольными как самими собой, так и друг другом.
Из комнаты Савари вышел первым с высоко поднятой головой, за ним, понурясь, шел Андрей. Слуги молча проводили гостя. Но как только экипаж отъехал от дома, настроение Андрея резко изменилось.
— Ура! — заорал он во все горло, — мы победили! Теперь собираться! Завтра едем в Петербург, срочно. Не все. Симон остается!
Вскоре после присвоения Виктору звания «Ударник коммунистического труда» его портрет появился на институтской Доске почета, аляповатом сооружении, созданном по замыслу партбюро руками ремонтно-строительной бригады института. Строгим взглядом с портрета смотрел на мир солидный мужчина в белом халате. Собственный портрет Виктору понравился, несмотря на то, что сотрудники отдела, подшучивая над ним, говорили что-то вроде того: «Уж больно ты серьезен, братец!»
Доска помещалась на стене просторного холла перед входом в столовую. На противоположной стене холла была другая Доска с портретами ветеранов Великой Отечественной войны и других войн и военных конфликтов. Там тоже появился портрет Виктора в солдатской гимнастерке с медалью «За отвагу» на груди. Никакой строгости ни в глазах, ни в лице солдата не было и в помине. С интересом и с некоторым удивлением двадцатилетний Виктор смотрел на себя же, но уже тридцатилетнего.
В торце холла между оконными проемами, завершая ансамбль, на затянутом красным бархатом постаменте стоял бюст Ленина. Всякий идущий в столовую неминуемо проходил мимо холла, созерцая Доску почета и бюст. А на обратном пути бюст и Доску ветеранов. Сам Виктор в компании своих портретов чувствовал себя неким арбитром между ними. Как ему казалось, портреты вели спор друг с другом о том, кто из них ближе к оригиналу. Что поделаешь, приходилось улаживать. Правым в его глазах был то один, то другой, но, пожалуй, тот, молодой, выигрывал чаще.