С каждым новым витком ее запутанных размышлений Клеменс все явственнее осознает, что перед нею сидит чудовище в человеческом обличии.
– Ты хочешь забрать у меня мое создание, – говорит Персиваль, – и я помогу тебе только тем, что дам на это право. А теперь…
Он вдруг встает, протягивая девушку ладонь, и Клеменс, подчинившись, медленно поднимается следом и выходит из-за стола в полной растерянности. Персиваль притягивает ее к себе, касается холодными пальцами руки Клеменс. От этой внезапной близости кружится голова, кровь пульсирует в ушах.
– Думаю, наш разговор подошел к концу, моя дорогая, – шепотом произносит Персиваль. – Твой защитник слишком быстро нашел нас. Какая жалость.
– Что?..
Но он уже отходит от Клеменс, отпускает из плена своих ледяных ладоней.
– Фас, Теодор, – бросает он и дарит ей последнюю холодную усмешку, прежде чем Клеменс хватают за плечи чужие горячие руки.
Она вздрагивает и оборачивается, и бледное лицо Персиваля сменяется перед ее глазами на взволнованного Теодора Атласа – со шрамом поперек брови, с темным, по-настоящему испуганным взглядом, с сединой на виске; он дергает ее, как тряпичную куклу, и открывает рот, словно ему не хватает воздуха, и произносит ее имя.
– Клеменс! – восклицает он так, будто последний час только и делал, что звал ее. – Ты в порядке? Ты в порядке?
Клеменс облизывает пересохшие губы. Нет, она не в порядке.
– Да, – отвечает она. – Со мной все хорошо.
Теодор скользит внимательным взглядом по ее лицу, а она боится, что тот сможет увидеть тлеющий в ее глазах страх, и отворачивается.
Персиваля напротив них нет, а на столике рядом стоят нетронутые стаканы с газировкой и соком и крупная купюра. На мгновение Клеменс думает, что последние два часа ей привиделись. Что никакого Персиваля не было и она просто сошла с ума, разговаривая сама с собой все это время. Было бы куда легче думать, что она сумасшедшая.
– Он был тут, верно? – тихо спрашивает Теодор. Он все еще держит Клеменс за плечи, и, не сдержавшись, она утыкается носом в его грудь – пуговицы его рубашки царапают щеку, от него пахнет чем-то терпким и солоноватым.
– Клеменс?
Будь в ее власти время, она зациклила бы это мгновение в длинный день, неделю, месяц, чтобы растянуть миг, когда сердце, обмерев, падает в желудок и сжимается там, противясь действительности: все разом свалилось на Клеменс и балансирует на тонкой грани между реальностью и выдумками из страшных сказок братьев Гримм, так что у нее нет и шанса остаться вменяемой. Все казалось ненастоящим, но ощутимым, даже ее собственный необъяснимый страх перед Персивалем; все, что он говорил, Клеменс решила принять за данность, потому что иного выбора он ей не предоставил. Сейчас ей не хватает времени разложить все по полочкам, и она думает, что если не час назад, то через минуту точно сойдет с ума.