– Тебе плевать на меня? То ведешь себя хуже курицы-наседки, то плюешь, будто мы друг другу чужие. Серлас!
– Замолчи, – жалобно требует он. – Я тебе не отец и не брат, а ты уже взрослая. Хватит поучать, как тебя воспитывать, девица.
– Вот-вот, – подхватывает Клементина. – Люди говорят, мы с тобой вовсе не родственники. Знаешь, что про нас судачат? Шей сказал мне, что он тебя боится и потому ко мне не подходит. Никто ко мне не подходит из-за тебя!
Серлас отворачивается лицом к стене и зажимает уши руками.
– Ох, девчонка, найди себе уже мужа и ему истерики закатывай, раз моя забота тебя так обижает.
– И найду! Помяни мое слово, к осени найду!
Она убегает из комнаты, громко хлопая дверью, и Серлас глухо стонет. Обещание Клементины виснет в воздухе долгим гулким звоном.
#29. Тени на мосту святого Георгия
К полудню просыпается Оливия. Стрелки настенных часов лениво скользят по большому циферблату с резным узором, и короткая застревает между единицей и двенадцатью, когда старшая Карлайл спускается в гостиную. За ней шлейфом тянется шелковый подол халата, накинутого поверх простой блузы и раскрашенного в цвета моря. Сонный Теодор замечает мелкий орнамент на светло-бирюзовой ткани, и перед его уставшими глазами тот становится травой, что шелестела под босыми ногами Серласа в далеком прохладном Трали.
– Вы разочарованы, – Теодор не спрашивает, а констатирует простой факт, замечая выражение лица женщины. Та, недовольно поджав губы, кивает.
– Я рассчитывала, что больше вас не увижу, – говорит она. – Тем более в своем доме.
– Ну, как видите…
Теодор поднимается с дивана, на котором спал до этого времени, и морщится: дневной яркий свет колет глаза лучами-иглами, а небольшая гостиная вместе с двумя креслами, в одном из которых спит Шон, искусственным камином, картинами на стенах, стеклянным столиком с разбросанными на нем тетрадными листками словно бы кружится в неприятном водовороте и грозит прыгнуть прямо в лицо Атласу.
– Сожалею, что доставляю вам неудобства, – без тени раскаяния произносит он, – но в ближайшее время нам придется лицезреть друг друга довольно часто.
– На что это вы намекаете? – хмурится Оливия.
– Ни на что. Констатирую факт, миледи.
Она окидывает его подозрительным взглядом – Теодору не привыкать, он и в глазах незнакомых с ним дам вовсе не выглядит принцем на белом коне, – и спешит мимо него на кухню. Мысленно поблагодарив Шона за расторопность и неожиданную аккуратность, Атлас следует за Оливией.
– Кажется, между нами возникло недопонимание, – говорит он, шагая в кухню, где его окутывает теплый кокон ароматов раннего завтрака – жареные яйца, подгоревшие тосты и цитрусовый сок, не тронутый Клеменс. Кухня наполняется шумом, по мере того как Оливия, не обращая внимания на Теодора, методично включает один за другим все электроприборы – телевизор, кофемашину, чайник – и превращается в живой организм. Теодор, как никогда прежде, чувствует себя микробом, чужеродной бактерией, отравляющей чью-то тщательно организованную жизнь.