Глаза колдуна (Хан) - страница 160

– Ты услышала достаточно, моя дорогая, – шипит Персиваль, держа Шона в плену своих тонких бледных рук. – Теперь будь умницей и попрощайся со своим другом.

Шон распахивает рот в немом крике.

И Персиваль сворачивает ему шею.

КРАК.

– Он запретил мне размыкать уста.

– А говорить современным языком тоже он тебе запретил?

Шон фыркает, обиженно поджимает губы и отворачивается. Теодор закатывает глаза, прежде чем вернуться к созерцанию картины над каминной полкой в доме женщин Карлайл. Это пейзаж: теплая долина с небольшим водопадом, вытекающим из рощи. У берега ручья сидят пастухи, рядом пасутся овцы, коза и буйвол.

– Пильман, – заявляет Шон, указывая на картину длинным ногтем указательного пальца. Теодор хмурится.

– Что?

– Пильман, – повторяет мальчишка. – Жан-Батист. Работал с монархами, декорировал им интерьеры и писал вот такие пейзажи. Катался по теплым странам, а после революции остался не у дел. Родился и умер в Лионе. Что неудивительно, раз его работа удостоилась чести радовать глаз миссис Карлайл.

Закончив внезапную лекцию, Шон поворачивается к Теодору и скалит зубы.

– Что? Не один ты знаток искусства, да, старик?

– Теперь я старик? – Атлас выгибает бровь, окидывает развалившегося в кресле Шона внимательным взглядом.

Без совести, без понятия о чести и определенно без некоторых извилин в голове тот все-таки выглядит крепким малым, сломить волю которого не способно простое слово. Тем не менее Персиваль пригвоздил его к порогу дома одним коротким приказом, и бедняга не смог сойти с места, пока не потерял его и Клеменс из виду.

– Повтори-ка еще раз, – просит Теодор. – О чем тебе нельзя рассказывать посторонним?

Шон громко вздыхает и яростно растирает ладонью лоб. Одна его нога дергается, как в конвульсиях.

– Он запретил говорить обо всем, что его касается. Даже если бы я знал его настоящее имя или сколько ему лет, то не смог бы сказать.

– А что ему нужно?..

– Не могу сказать.

– И как ко всему этому причастна Клеменс, ты тоже не ответишь?

Шон морщится.

– Этого я даже не знаю. Клянусь, я до последнего понятия не имел, что он охотится за ней.

Он повторяет эти слова уже в десятый раз, но легче Теодору не становится. В глубине души Атлас зол на мальчишку за его чертово молчание, словно во всем виноват именно он. А еще Оливия, этот ублюдок Персиваль и, что куда важнее, сам Теодор.

– Ну и как это работает? – спрашивает он, сминая в руках забытый Клеменс лист с записями. На нем размашистым почерком написано одно имя, и как раз его Теодор хотел бы видеть в самую последнюю очередь. «Клементина».