– Что за хрень тут происходит? – сипит Джей-Эл из-за спины Теодора. – Эй, приятель! Ты не обязан слушаться, если не хочешь! Правда же?
– Много ты понимаешь, юноша, – презрительно фыркает Персиваль и вновь улыбается. – Этот мальчишка будет делать то, что я ему говорю, пока срок нашего договора не подойдет к концу.
Клеменс почти плачет. Договор с дьяволом, цена которому вечная жизнь, длится вечность.
– Бред какой-то, – бросает Женевьева. – Рабство давно отменили, придурок!
Что-то в ее словах заставляет Персиваля осклабиться еще шире, растянуть губы в широчайшей ухмылке. От нее холодеет кровь.
– Ошибаешься, девочка… – Он медленно моргает, поднимает бесцветные глаза к Клеменс. – Но мы можем договориться с тобой, Клементина. Новый договор. С новыми условиями. Что скажешь?
– Нет!.. – Шон оживает, хватает Персиваля за руку, мотает головой, будто одержимый. – Больше никаких договоров, оставь ее, я выполнил все твои требования, не трогай ее, ты обещал, пожалуйста, не надо…
– Выбирай, – одними губами произносит Персиваль, не обращая внимания на дерганного подростка рядом.
– Нет, – отрезает Теодор, и его руки до боли сжимают плечи девушки.
Персиваль открывает рот.
– Либо Шон, – говорит он, – либо твои друзья.
Сердце Клеменс останавливается, сдавливает грудь и, обрывая все нервные окончания, падает в желудок. Становится нечем дышать.
– Джей-Эл, верно? – невозмутимо продолжает Персиваль. – И Женевьева. Либо они. Либо Шон.
– Я, я! – повторяет тот. – Не нужно больше никаких жертв, я остаюсь с тобой, хватит!
Где-то в глубине парка старого города колокола собора Сен-Жана бьют час ночи.
– Кого ты выберешь, дорогая?
Клеменс ничего не видит из-за слез, застывших перед глазами мутной пеленой.
– Либо Шон. Либо твои друзья.
– Клеменс, не нужно! – вопит Шон. Мечется, разрывается на части, ломается на глазах. Бросает яростный взгляд на Джей-Эла, словно винит его во всем, смотрит на Теодора.
Кивает ему.
– Это должен быть я, – выдыхает он. – Ты получил, что хотел, оставь их в покое, Клеменс не вернет тебя обратно, она не сможет, у нее нет сил, а ты так и останешься гнить здесь, ты…
Персиваль бледнеет, распахивает глаза еще шире, словно задыхается, в холодной ярости оборачивается на Шона, а тот говорит, говорит, говорит, слова льются из него бесконечным непрерывным потоком, сливаются в заклинание, становятся силой.
– Смирись, ты изгнан, ты не вернешься обратно, никто не вернет тебя, ты проклят, ты не найдешь ту самую ведьму, Клеменс не ицена, она не сможет тебе помочь…
– Хватит.
Одно-единственное слово затыкает неумолкающего подростка; Персиваль подскакивает к нему, хватает за шею, разворачивает лицом к замершей напротив Клеменс – у той кружится голова, внутри все горит. Она не может вздохнуть, ничего не понимает и чувствует себя такой беззащитной и слабой, что подкашиваются колени.