Они все боролись – женщины и их сподвижники. Когда Гриффин одним спокойным апрельским вечером посетил дом на Ист-Супериор-стрит, 520, он встретился там со всеми красильщицами циферблатов, подавшими иск, а также с мужчинами, которые их поддерживали: отцом Инез Джорджем; Томом, Альфредом, Кларенсом и Хобартом. Эта безумная трагедия затронула их не меньше, чем их жен и дочерей. «Они все напуганы, – сказал Кларенс про женщин, пока его жена подготавливала Кэтрин в другой комнате. – Они пугаются каждый раз, когда у них начинает болеть в новом месте».
Прошло уже больше двух месяцев с тех пор, как Кэтрин через силу давала показания, лежа больной в кровати; прошедшие недели сотворили ужасное с ее телом. «Я посмотрел на ее сморщенное лицо, руки, фигуру, бесформенную челюсть, рот, – вспоминал Гриффин, как зашел в ее импровизированную спальню. – Глядя на скелет, просматривающийся под покрывалом, начинаешь сомневаться, что она протянет до конца недели».
Когда же Кэтрин раскрыла глаза и уставилась на репортера, он понял, что в ней гораздо больше упорства, чем он мог подумать. «Миссис Донохью, этот призрак женщины, взяла на себя роль президента этого странного сообщества, – позже писал он. – Она лежит без движения, однако сохраняет деловой вид».
«Пожалуйста, опубликуйте это, – откровенно сказала она. – Я хочу, чтобы вы, когда будете писать про нас, замолвили словечко про нашего адвоката, мистера Гроссмана».
Она отдавала распоряжения; ее голос на этом собрании, сказал Гриффин, был «энергичным» и «сильным». Гроссман оплатил все судебные расходы из своего кармана – включая текущие, связанные с апелляцией, – и Кэтрин хотела, чтобы он получил за это хотя бы рекламу в СМИ.
«Вы слышите голос Сообщества живых мертвецов, – провозглашал теперь сам Гроссман. – Это голос женщин-призраков, которые обращаются не только к находящимся сейчас в комнате, но и ко всему миру. Этот голос стряхнет оковы промышленного рабства в Америке. У вас, девушки, есть право на лучшие законы. Ради этой цели данное сообщество и трудится».
Гриффин взял интервью у них всех; у каждой женщины была своя душераздирающая история.
«Мне страшно говорить, [о том, как я себя теперь чувствую], – вздохнула Мэри. – Мои лодыжки и челюсть болят постоянно».
«Я не знаю, какой день станет моим последним, – с тревогой сказала Олив. – Я лежу по ночам, таращась в потолок, и думаю, что, может быть, настал мой черед».
«Приходится прилагать усилия, чтобы делать все как обычно, чтобы вести себя обычным образом, – призналась Перл. – Я этого не показываю, однако сейчас я нервничаю, и меня трясет. Я понесла слишком много невосполнимых потерь». «Мне так не хватает, – чуть ли не прокричала она, – возможности снова побыть матерью… Я никогда не смогу быть матерью и женой, которой заслуживает мой муж».