Они взяли кофе и бутерброды. И то, и другое было хорошего качества, а, главное, настоящим. И это было еще одной привилегией — улучшено питаться. Ведь девяносто процентов народонаселения в СНКР годами не видели всего этого… Конечно, как-то где-то доставали к праздникам, но в суровые будни довольствовались порошками вместо нормального кофе и соево-бумажной массой вместо колбасы. Днёв, родившийся в самом конце девяностых годов двадцатого века слышал от своих родителей, что подобное было и Союзе в не самые хорошие времена, но сам подполковник этого ничего, конечно, не видел.
Впрочем, подполковник четко знал, что между тем, что происходило в период упадка советского гиганта и тем, что происходило на его глазах в СНКР есть очень большая разница — принципиальная. С его точки зрения (которая основывалась на точке зрения известных в СНКР историков) нынешние времена правильнее было бы сравнивать с тридцатыми годами двадцатого века. Именно поэтому и готовилось празднование столетия репрессий, к которым прибавилась приставка «великие», а по всей стране именем вождя народов назывались города, улицы и площади.
Днёв ни на секунду не сомневался, что все процессы в стране ведут к ее усилению и процветанию. И в органах он служил искренне. В отличие от некоторых его бывших коллег, которые, правда, были уничтожены еще в первые годы после революции, в период большой чистки.
Глотая ароматный кофе, подполковник украдкой наблюдал за Ладой. Оба молчали, так как за последние пару часов на них свалилось слишком много информации, которую стоило обдумать. Тишина не была третьей лишней за их столом.
Перекусив, они не торопясь пошли в сторону кабинета Збруева.
— Если все, как мы думаем, то скоро вы нас покинете, — с утвердительной интонацией произнес Днёв, глядя себе под ноги.
— Да, — односложно ответила Мишина, все еще погруженная в свои мысли.
Подполковник решил пока больше ее не трогать, тем более, что они были уже почти на месте. Из приемной Збруева доносился какой-то шум. Подойдя ближе, они поняли, что кричал сам генерал, требуя от помощника немедленно найти какие-то бумаги. Дверь в кабинет была открыта.
— Можно? — Днёв постучал по дубовому косяку костяшками пальцев.
— Где вы ходите, вашу мать? — взорвался Збруев и грохнул ладонью по столу. — Входите давайте!
Настроение у генерала явно изменилось в худшую сторону. Не успели офицеры сесть за стол, как он снова начал орать:
— Вас обоих под трибунал надо! За профнепригодность и измену! Поняли?
— Нет, если честно, — ответила ему Мишина в своей безупречной холодной манере. Днёв подумал, что на свете, наверно, вообще нет вещей, которые могли бы вывести ее из равновесия.