– Ш-ш, – снова одергивает меня Виола.
Зря старается: учитывая приближающееся пение и умственную ограниченность Уилфа, мы можем спокойно беседовать на любые темы.
– Но как тебе это удается? – спрашиваю я. Мой Шум по-прежнему так и брызжет удивлением.
– Обыкновенное вранье, Тодд, – отвечает Виола, жестами пытаясь меня утихомирить. – Или у вас тут и вранья не бывает?
Конечно же бывает. Весь Новый свет и город, откуда я родом (лучше не произносить его название, даже не думать об этом), прямо-таки держатся на вранье. Но у нас все по-другому. Я уже говорил: мужчины врут постоянно, врут самим себе, другим мужчинам, миру вообще. И как в этом вранье можно отыскать правду? Все знают, что ты врешь, но все другие тоже врут, так что какая разница? Ложь – неотъемлемая часть мыслей человека, и правду иногда можно вычленить, а иногда нет.
Но человек не перестает быть самим собой, когда врет.
Вот смотрите, о Виоле я знаю только то, что она говорит. Я должен верить ей на слово. И несколько секунд назад, когда она вдруг заговорила чужим голосом и представила нас как Бена и Хильди, на какое-то время это стало для меня правдой, пусть на мгновение, но мир изменился, голос Виолы уже не описывал что-то, а создавал, создавал нечто совсем новое.
Ох, моя голова…
– Тодд! Тодд! – лает Манчи, прыгая по дороге и заглядывая в телегу. – Тодд!
– Вот черт! – вскрикивает Виола.
Я спрыгиваю с телеги, подхватываю Манчи, одной рукой зажимаю ему пасть, а с помощью другой забираюсь обратно.
– Т-д? – цедит он сквозь сомкнутые губы.
– Тихо, Манчи!
– Теперь это, кажется, неважно, – говорит Виола громким голосом.
Я поднимаю голову.
– К-р-ва, – гнусавит Манчи.
Мимо нас проходит огромный зверь.
Мы вошли в стадо.
Вошли в песню.
И на какое-то время я начисто забываю о лжи – любой лжи!
Вообще-то я видел море только по визорам. Озер в наших краях тоже нет, лишь река и болото. Когда-то по реке плавали лодки, но я их уже не застал.
И все-таки, если бы меня попросили вообразить себе море, я бы представил его именно так. Вокруг нас стадо, весь остальной мир исчез, есть только небо и мы. Иногда нас замечают, но в основном для зверей существуют лишь они сами и их песня. Мы оказались в самой гуще этой песни, и сейчас она звучит так громко, что берет под свою власть все твое тело, заставляет сердце биться, а легкие качать воздух.
Вскоре я забываю о Уилфе и обо всем остальном, просто лежу на дне телеги и наблюдаю за потоком, за отдельными зверями, которые идут мимо, поедая траву, и порой врезаются друг в друга рогами. Среди них есть и малыши, и старики, есть высокие и коротышки, некоторые исполосованы шрамами, у кого-то грязный и замызганный мех.