Мы выходим на вчерашнюю тропинку, и вскоре она соединяется с той большой дорогой, что шла от моста.
– Раньше это была главная дорога из Фарбранча в Прентисстаун, – рассказывает Хильди, закидывая за плечи небольшой рюкзак. – Нью-Элизабет, как раньше говорили.
– А потом? – спрашиваю я.
– Прентисстаун, – отвечает Хильди. – Давным-давно он звался Нью-Элизабет.
– Не было такого! – удивленно говорю я, поднимая брови.
Хильди насмешливо смотрит на меня:
– Да уж прям? Наверное, я ошибаюсь!
– Наверное, – отвечаю я, не сводя с нее глаз.
Виола презрительно фыркает. Я бросаю на нее испепеляющий взгляд.
– А нам будет где остановиться в Фарбранче? – спрашивает Виола, не обращая на меня внимания.
– Я отведу вас к сестре, – говорит Хильди. – Она в этом году заместитель мэра.
– И что нам там делать? – говорю я, в растерянности пиная пыль под ногами.
– А это уж вам видней, – отвечает Хильди. – Вы ведь сами строите свою судьбу, так?
– Пока нет, – едва слышно произносит Виола.
В моем Шуме возникают те же самые слова, и мы удивленно переглядываемся.
Даже почти улыбаемся. Но только почти.
В эту секунду до нас долетает чей-то Шум.
– А, – говорит Хильди, тоже его услышав, – вот и Фарбранч.
Дорога приводит нас к началу небольшой долины.
И вот оно, другое поселение. Прямо перед нами.
Другое поселение, которого, по идее, нет на свете.
Куда мне велел идти Бен. Где мы будем в безопасности.
Первым делом я вижу, что дорога вьется между садами и огородами – аккуратно размеченными участками земли с ухоженными деревьями и оросительными системами, – которые спускаются к подножию пологого холма. Там, у подножия, видны дома и весело бегущий ручей, который наверняка впадает в какую-нибудь большую реку.
И везде, куда ни глянь, мужчины и женщины.
Большинство трудятся на огородах: на мужчинах рубашки с длинными рукавами и толстые рабочие фартуки, а на женщинах – длинные юбки. С помощью мачете они срезают фрукты, похожие на огромные шишки, носят корзины или возятся с оросительными трубами, ну и все такое.
Мужчины и женщины, женщины и мужчины.
Мужчин человек двадцать – тридцать, то есть меньше, чем в Прентисстауне.
А женщин не знаю сколько.
И все они живут в другом городе, совсем другом.
Их Шум (и тишина) парят над долиной, точно легкая дымка.
Две штуки, пожалуйста, и Я вот как думаю, и Сорняки замучили, и Она может согласиться, а может и отказаться, и Если служба закончится в час, я еще успею… и так далее и тому подобное без конца.
Я замираю на краю дороги и минуту стою с разинутым ртом, не чувствуя в себе сил войти в город.
Потому что все это очень странно.