О пользе вреда (Савва) - страница 4

Владыка Авзоний во всем такую умеренность хранил, что запретил себе под ноги орлец класть:

– Пусть лучше подо мной круг мелом рисуют. Так скромнее. И от врагов защита.

В одном был неколебим: верность митрам хранил, потому как и в «Книге тайн и запретов» сказано: «Подобает же архиерею попечение о митрах возгревать паче иного, понеже митра есть первейший абажур для светильника веры» (23:12). Что тут делать? Пришлось возгревать. Раз уж крест такой взял на себя!

И ревность в нем так возросла об этой добродетели, что как увидел у владыки Псоя митру с колокольней, велел и себе такую же соорудить, но чтобы еще и часы на башне каждую четверть отбивали. А Псой тоже в усердии воскипел и явился на службу в митре с крепостной стеной, и в каждой башне по пушке, так что по отпусте чистый фейерверк вокруг головы мечется.

Пригорюнился Авзоний:

– С таким свяжись!

Сделал себе митру с двумя колокольнями, а в часы кукушек напихал на все четыре стороны.

А у Псоя новая слава: митра с фонтанами, и живой павлин в садах ходит и в торжественные моменты хвост пушистит, и ладан в мраморных чашах курится в благообразных дымах.

Авзоний аж четки уронил:

– Убей меня Бог!

И наградил себя правом носить две митры с колокольнями и башнями. По-другому не мог – достиг предела фантазии.

На праздник Псой в гости явился. На митре виноградники кудрявятся, живая белка в хрустальном домике сидит и железная дорога с певчими вдоль крепостных стен кружится в виде архиерейского вензеля. И на иллюминацию не поскупился – чистый Голливуд! Вот это светильник! Население в таком восторге было, что последовали неплановые исцеления с крестными ходами и шесть мощей сами обрелись.

А Авзоний закрылся в шкафу и рыдал.

Один митрополит ночью в булочную пошел. Батон к чаю купить. А машина, что снег метет, его в сугроб и засыпала. Лежит в снегу, батон щиплет и думает: «А ведь я уже сорок лет как голодным не был».

Тут рядом еще поэт Иртеньев засыпался, Алла Пугачева и зебра, что из цирка сбежала от геноцида. Сильные в тот год снега были! Так вчетвером на одном батоне до весны и продержались. Полюбился им владыка за сочувствие и что руки позволял в бороде греть. Как снег сошел, решили не расставаться. Концерты давали в электричках с большим успехом. Пугачева на зебре этюды показывала, а митрополит стихи Барто наизусть читал. От людей – почет, на улице узнают, кексами угощают, а малыши на руки лезут:

– Привет, дед Аллилуй!

Так приятно! Потом в честь него даже улицу назвали.

Авва Памва до девяноста лет дожил и никак не мог со спасением определиться. Хватался за все подвиги сразу, а тут и засада: за целомудрие возьмется – кротость страдает, смирением увлечется – нестяжание в трубу летит. Так измаялся, что лет десять просто сидел в растерянности. Знающие старушки подсказали: не хватайся за все, одному подвигу отдайся и обретешь путь. Выбрал что подешевле: ушел в сугубый пост. И такая его ревность охватила, что умалился до самого зела и стал жить в старом ботинке. Мир не видел таких постников! Да и разглядеть его было непросто – до того подвижник измельчал! Один владыка вглядывался да и вдохнул старца непредумышленно, а назад его никак не извлечь – не выпихивается, и все. Крепко в архиерее угнездился! И что только не делали: выпаривали, вычихивали, кубинскими сигарами выкуривали, – не идет старец из головы! Да и кто тут поможет? Известно: благочестие не лечится! От святости спасения нет!