Андрей прикладывает палец к моей щеке, и я чувствую приятный зуд, который хочется троекратно усилить.
— Выдумщица, у тебя… кажется… ветрянка.
Глава пятьдесят пятая: Андрей
Чтобы понять, как я провел первых несколько дней болезни моей выдумщицы, недостаточно просто увидеть мое состояние. Нужно сделать трепанацию и влезть мне в башку, потому что именно там творилось самое страшное.
Я был уверен, что Йори не подцепила от нас с Совой эту заразу, даже успел с облегчением выдохнуть, когда прошло прилично времени, а моя маленькая женщина так ни разу и не пожаловалась на плохое самочувствие. Тогда я думал, что если бы она прихватила вирус от меня и перенесла все то, что я до сих пор вспоминаю с содроганием, я бы точно что-то сжег и посыпал голову пеплом.
Когда после нашего объяснения выдумщица «поплыла» буквально у меня на глазах, а еще через полчаса стала раскаленной, как печка, у меня разболелось сердце. И ни фига не фигурально, а до пожара в груди, который я чувствовал каждой клеткой тела.
Бессмысленно говорить человеку кучу слов о том, как он нужен и важен, как много значит и какой одинокой станет жизнь, если он из нее исчезнет. Слова всегда будут просто словами: звуками, которые моно произнести искренне, а можно пропитать фальшью, и никто не почувствует разницы. Но чтобы почувствовать все это на собственной шкуре, нужна настоящая угроза действительно, без натужной трагедии потерять этого человека.
Йори переносила болезнь очень тяжело. В первую ночь я даже вызвал «скорую», потому что температура выдумщицы поднялась почти до сорока, и никакие лекарства и всякие обтирания-обмахивания не понижали ее ни на градус. Врач сделала укол, назначила какие-то противовирусные пилюли и спокойно, как удав, засобиралась на следующий вызов. Так я не орал еще, кажется, никогда Может быть, только на нерадивую няньку, из-за которой Сова упала с подоконника. На мой крик прибежала мать и каким-то чудом смогла потихоньку вывести врача «скорой» за дверь, подальше от моей злости.
А потом началось самое тяжелое: у Йори было то тридцать девять, то почти сорок, она была то ужасно горячая, то ледяная. Отказывалась есть и вообще почти все время спала, а в редкие моменты бодрствования плакала и говорила, что очень меня любит и ей жаль, что мне приходиться возиться с ней, как с маленькой. Я даже на работу ходил, как чумной: все время на телефоне, двадцать пять часов в сутки ждал, что мать позвонит и скажет, что моя маленькая мечтательница пошла на поправку.
Но прошло несколько дней, а лучше ей не становилось. В какой-то из звонков от ее родителей, телефон взяла моя мама и вышла из комнаты. А когда вернулась, то сказала, что они приедут в самое ближайшее время.