На третьи сутки выдумщицу все-таки забрали в больницу.
И вот тогда меня укрыло окончательно, потому что в голове появилась пугающая мысль: я ведь могу ее потерять. Вот так, не потому что она уйдет и не потому что будет и дальше жить где-то там, просто очень далеко от меня, а потому что она просто… может исчезнуть. Перестать улыбаться, навсегда. Перестать говорить глупости, вечно за все извиняться, шмыгать носом, пытаясь не заплакать. Она просто раствориться, как Снегурочка, и я ничего, совсем ничего не могу сделать, чтобы переключить это страшное кино.
И вот тогда я понял, почему рождаются грустные стихи или пишется тяжелая музыка, как создаются тяжелые драматические произведения. Потому что я должен был поговорить с мой маленькой, пока она лежала под капельницами и боролась с дурацкой детской болячкой, как будто Оловянный солдатик с Годзиллой.
Когда-то она написала сказку о маленьком храбром Совенке, который преодолел свой страх, и эта сказка в итоге научила мою маленькую дочку быть смелой. Я ни хрена не писатель и то, что царапал дрожащей рукой в блокнот, наверняка было самым большим надругательством над литературой. Но я писал историю для своей выдумщицы. Чтобы она, блуждая в температурном бреду, услышала мой голос.
В моей сказке было Одинокое Чудовище, которое жило в своей разрушенном старом замке, ненавидело красоту, презирало нежности и по ночам громко и зло выло на луну, защищая свою территорию от назойливых фей. Чудовищу было классно и хорошо, потому что его сердце давно огрубело ко всем человеческим чувствам. Пока однажды на пороге страшного разрушенного замка не появилась маленькая солнечная фея: громкая назойливая плакса, порой раздражающая до ломоты чудовищных зубов. Чудовище рычало, огрызалось, но ничего не могло сделать, потому что малышка настойчиво заполняла его замок волшебной пыльцой и перезвоном ветра между тонкими крылышками. Оно ее гнало, но она все время возвращалась и почему-то всегда извинялась первой: «Прости, прости, прости…» Пока однажды в замок не ворвался Смертельный ветер, и маленькая фея просто замолчала.
Я лежу рядом со своей Йори на больничной койке, и у меня сводит горло.
— И вот тогда Чудовище по-настоящему испугалось, Йори. Потому что в тишине было страшно тихо. И не было маленькой феи, которая извиняется, плачет и делает глупости. — У меня ком в глотке, и, блядь, в глазах щемит, пока я перебираю пальцами любимые кудряшки. — Потому что Чудовище не хочет быть одно в страшном черном замке. Оно там подохнет от тоски, маленькая фея. Просто ляжет — и перестанет дышать. Не уходи, пожалуйста… Не бросай свое Чудовище. Я ведь без тебя правда… не знаю, как…