— Ну, нет, — отвечал ему легкомысленный «москвач», — нет, милые дамы, мы очень упрямы!
— А что с тебя взять! — с добродушным смешком отмахивался от него Вася. — «Чепешник» и есть «чепешник».
А Шурик начал украдкой считать дни. Получалось, что служить ему еще год с «хвостиком». Даже если отбросить «хвостик», пренебречь им, то все равно оставался год. Целый год!
И вот этот год прошел, пролетел и «хвостик». Осталось полчаса. «Всего-навсего», — с удивлением подумал Шурик и, не удержавшись, радостно засмеялся. Наверное, это выглядело со стороны довольно глупо.
Приветственно помахав морячку, которому дослуживать еще предстояло, Шурик поднялся, подхватил чемодан и заспешил к трамвайной остановке. «Долго ему еще, — прыгали мысли в такт шагам, — они, морские, на год больше служат, а я… я — все! Полчаса, полчаса…»
…Новенький чешский трамвай, яркий, как детская игрушка, заскрежетав, повернул на другую улицу и, раскачиваясь на рессорах, помчался вдоль длинной стены хлебозавода. Шурик, который стоял на задней площадке, прильнул к стеклу, придерживая шатающийся чемодан ногою.
Они гуляли возле этой стены — мальчики отдельно, девочки отдельно. Вечера были прекрасны и похожи, как близнецы. Они пролетали быстро и незаметно. Украдкой отделялась парочка-другая. Уходили подпирать чей-нибудь глухой забор. Шептали что-то, целовались и, обалделые от счастья, расходились по домам, чтобы перед сном послушать родительскую воркотню, а утром проспать в школу или на работу.
Над воротами хлебозавода висели те же прямоугольные часы и, как и три года назад, показывали неправильное время.
От хлебозавода всегда вкусно пахло. Любопытный, поднявшись на цыпочки, мог сквозь мутное стекло, которое нельзя разбить, увидеть, как возле сложных, ходящих ходуном аппаратов мечутся распаренные женщины в белом. Это белое походило на обыкновенные бязевые кальсоны, но было короче.
Из ворот выглядывал бдительный вахтер в синей форме, и любопытный торопливо удалялся, чувствуя себя виноватым. Запахи сдобного теста и ванили долго преследовали его.
Шурик любил Нину с восьмого класса.
Она тоже гуляла по вечерам, окруженная тесной стайкой подружек. Шурик с друзьями ходил следом. Ему тоже очень хотелось уединяться с Ниной у чужих заборов и замирать, когда за забором вдруг недовольно заворчит собака, загремит цепь и чей-то сонный голос скажет с невидимого крыльца: «Кто там? Тихо, Шарик! Брысь! Покою от проклятых нету!»
Но Нина Шурика тогда не замечала. Она никого не замечала. Ходила, погруженная в себя, и загадочно улыбалась. И, видя эту ее улыбку, Шурик замирал и чувствовал себя мальчишкой…