Дядя Лёша ненароком замахнулся кулаком. Лесничий резко отпрянул. И зашагал торопливо в темноту. Брюки его от раздутых карманов были что галифе и обтягивали кривые икры. А в посёлке вслед ему, как чужаку, залаяли собаки.
Утром, чуть свет, мы с Колькой Грачом и с Лёнькой были уже около лесникова дома. С нами пришёл, как и обещал, дядя Лёша и звонко постучал обухом топора в ворота. Распахнув их, Портянкин без разговора выпустил нашу овцу, уже с наполовину оторванным одним ухом — тем, на котором была бирка, — и двух ягнят.
— Пользуйтесь пока, — сказал он. — Тока польза ета вам лихом вылезет.
И он выполнил своё обещание, написав областному прокурору письмо.
Недели через две в посёлок нагрянул следователь, и мы все трое опять попали на приём в кабинет Максимыча. Пришлось всё заново рассказывать — как было.
Впрочем, следствие немного опоздало. Овца с лысой спиной к этому времени сдохла. После того как объягнилась, она всё больше чахла и кашляла — внутри у неё будто что-то хрипело. Нашли её утром в хлеве уже холодной, изголодавшиеся ягнятки жались к ней.
Бабушка моя сказала: падёж от простуды. А простудиться лысой овце было где: гурт гнали зимой натощак, с ночёвками на снегу. Да и в стоке, где она дождалась весны, погуливал сквознячок.
Бабушка остригла с мёртвой овцы шерсть. Потом её отнесли на зады, к лесу. Голодные собаки и вороны тут же растащили её. Даже костей не осталось.
А осиротевшие ягнятки пили козье молоко, потом начали пастись на лужайках. Не торопясь подрастали.
Следователь, к которому привели их, поочерёдно гладил то белые, то чёрные кудри на спинках и грустно вздыхал. И так же грустно, как все серьёзные люди, улыбался: жизнь, спасённая на земле, всякая радует.
И потому следователь спросил Максимыча, что стоял позади у окон своего барака:
— Как же быть?
Максимыч чесал седую голову под фуражкой и с минуту молчал. Потом посоветовал:
— Может, отписать, дескать, не подтвердилось. И следствия не вести.
Приезжий не ответил. На другой день Максимыч провожал его к шоссе, где можно было перехватить попутную машину в город. И когда эта машина остановилась, долго тряс следователю руку.
А после долго смотрел вслед убегающему пылящему грузовику. И вдруг, откинув со лба милицейскую фуражку, вытер ладонью обильный пот.
Ягнятки пока оба жили у нас, хотя и считались один, беленький, — Грачёвых, а чёрненький — моим.
Глядя на них, Лёнька обиженно говорил нам с Колькой:
— Вы обманули меня.
Но мы обещали:
— Вот вырастут они. Объягнятся. И мы подарим тебе по ягнёнку.
Лёнька всегда выгадывал. И согласно кивал рыжей головой. И глаза его загорались: