И Лёнька повесил его себе на руку.
Но они навряд ли поверили ему, только облегчённо вздохнули.
Потом мы ели в лесу консервы.
Колька Грач вылизывал изнутри банку до тех пор, пока не порезал об острую кромку язык.
Лёнька сказал, что надо бы приложить на рану подорожник.
Но прикладывать было некогда: у нас на третье ещё оставался торт, который мы до этого ни разу не пробовали.
И вообще сегодня нам очень повезло. И герой дня был не кто иной, как Лёнька.
Кончался август. Поспевали овощи и фрукты. Кто не воровал арбузы и яблоки? Таких мало.
Мы — грешные, мы воровали. Да и как утерпеть?
Бахча лесника Портянкина была недалеко от озера, прямо как выйдешь из низины — и тут опушка; а на ней арбузы, пузатые и с полосками, точно в тельняшках, иногда — белые, иногда — чёрные, всякие. И жёлтые дыни — так и заманивают.
Караулил бахчу дед Архип Илюшкин — тесть Портянкина. Такой же поджарый и такой же хитрый. Спрячется с ружьём в лесу, в стороне от своего шалаша, и лежит, и ждёт. А в ружье у него соль. И понятно, конечно, для чего она. И никому неохота чтоб «подсолили», потому как это неприятная штука, от которой запляшешь без музыки.
Мы всегда старались выманить деда Архипа из засады. Обычно на это мастер был Лёнька. Воровать он побаивался, а на стрёме стоять или заговорить деда — это проще. Натрёт глаза слюнями и идёт хнычет.
— Дед, а дед? — Идёт прямо в шалаш.
Дед Архип не выдерживает: в шалаше у него всегда водочка. Или самогон. Конечно, всё припрятано, но душа болит. Вдруг этот шельмец опрокинет ненароком бидончик. И он встаёт из засады и бежит к шалашу. И кричит на бегу:
— Эй-ей, куда тебя несёт, прохвоста? Остановись! Да остановись, негодник! Я те щас…
Но зазря дед Архип не тронет, это мы знали. И потому Лёнька ещё громче хныкал и тёр глаза.
— Корова, дед, пропала. Пёстрая, с одним рогом. Не видал?
— Не видал. До коров ли мне. Тут гляди в оба.
А Лёнька уже ревел и приговаривал:
— А можа, пробегала?
Это был знак нам — значит, не зевай. И мы не зевали.
По-пластунски ползли на бахчу, тыкаясь подбородками в тёплую песчаную землю, будто плыли по ботве, накатывали в состряпанные из рубашек мешки арбузы и дыни. Потом ползли назад, задирая тощие зады и работая локтями и коленками изо всех сил. Когда ползёшь, почему-то быстро устаёшь и пот сыплется градом и конечности немеют. А вскочить нельзя: попадёшь на мушку… И вот она, твоя соль.
Миновав жердяную изгородь, мы облегчённо вздыхали. Тут уже черноклёны свесили свои густые ветви в зелёной листве и красных семенах. И от них не только серому волку, но и нам спасение. Сердечки, конечно, ещё колотились: когда воруешь — очень трусишь. Всё отражается на здоровье. И Грач утирался рукавом: