…Мы с Колькой тайком смотрели за ним издали, а потом зашагали в посёлок — сегодня Матвей Ильич просил нас уйти. Ему хотелось побыть одному.
А наутро прорезал тишину собачий вой. Ведьма выла призывно, точно плакала — и все в посёлке всполошились.
Моя мать, на ходу утирая слёзы, подбежала к моей кровати и начала просить:
— Сынок, вставай. Иди-ка сбегай к Матвею Ильичу, что-то неладно с ним.
И я понял всё: и почему Матвей Ильич не оставил вчера нас с Колькой на ночлег. И почему не пил в тот день ни раствора сулемы, ни настоя корня женьшеня, который на днях привёз ему Лёнькин отчим, и даже не стал есть пирожки с повидлом, испечённые моей матерью. И потому я один идти в бурятовскую зимовку струсил, забежал за Колькой Грачом, и вдвоём нам было не так страшно. Впрочем, за нами уже шли люди из многих домов.
Ведьма встретила нас с Грачом у калитки и не загородила, как обычно, дорогу, не зарычала, но и не завиляла хвостом. Она посмотрела мне в лицо своими беспокойными глазами и побежала впереди, указывая дорогу.
Двери в зимовке были распахнуты настежь: что в сенцах, что в избе.
И когда мы с Грачом переступили порог, то невольно вздрогнули. И попятились. Дед Бурятов всем телом навалился на стол, опрокинул с него хлеб, солонку…
Под ногами деда, обутыми в кирзовые сапоги, лежала на боку крашеная в кирпичный цвет табуретка и на ней сырая грязь и пыльные листья — видно, Матвей Ильич ходил перед смертью зачем-то в лес.
Мы с Грачом набрались храбрости и обошли труп, чтобы заглянуть в бородатое лицо.
На Матвее Ильиче была новая чистая рубаха с застёгнутыми до самого верха пуговицами и новые брюки, чёрные и узкие, должно быть, старинные.
Пришедшие люди заполняли зимовку, молча снимали фуражки. Женщины начали утирать слёзы.
Трогать труп без милиционера никто не решился. Рыжая Ведьма бегала по кругу и повизгивала, не понимая людей. Возможно, она по-собачьи думала, что хозяину ещё можно чём-то помочь.
Пришёл Максимыч и старший лейтенант Колосов с серыми внимательными глазами.
Колосов приехал к нам недавно, и его ещё боялись. Он снял фуражку и недовольно сказал:
— Что же ждёте?.. Старика можно было положить и без нас. Тут никакого преступления.
И он поставил на ножки опрокинутую табуретку.
Максимыч и другие мужики подняли тело Матвея Ильича и понесли на застеленный аккуратно топчан.
Но старушка Авдошина властно закричала, что мёртвого на кровать класть нельзя. Грех.
И Максимыч и мужики замешкались, стали ждать пока сдвинут в ряд табуретки и стулья, — на них и положили Матвея Ильича.
— Ух, тяжёлый, — выдохнул Максимыч и покачал седенькой головой. Его кто-то толкнул в бок и кивнул на оттопыренный карман.