— Тайны, что храним мы с вашей матерью, Мэтью…
Напряжение для него было чрезмерным, и я поспешно настоял на покое и тишине, мы поговорим скоро, но не теперь. Он потянулся и схватил меня за руку слабо, но настойчиво.
— Говорю вам, Мэтью. Это важно. — Он судорожно вдохнул и отвернул голову. — Гражданская война произошла из–за меньшего… из–за меньшего… — Но он не мог сказать больше ни слова. Его глаза закатились, и он вновь потерял сознание.
Наконец, генерала подняли на носилки и унесли прочь в направлении башни Раннох под многочисленной охраной Кэмпбеллов. Там им займётся личный врач, швед, которому он спас жизнь однажды, и чья верность, предположительно, была надёжнее, чем Золтана Шимича.
Когда носилки исчезли из виду, я задумался, что за великие секреты мог разделять Гленраннох с моей матерью. Я очень немного знал о нём, но в одном был уверен наверняка: он не походил на человека, склонного к преувеличению. Раз он утверждал, что их общие секреты настолько ужасны, значит, так оно и есть; и со временем я узнал, что он говорил одну лишь правду. Я пообещал себе, что поговорю с ним об этом, когда закончу свои дела здесь, и позабочусь о том, чтобы они с моей матерью снова увиделись. Однако всё это в будущем, сейчас мне следовало вернуть долг чести.
С необъяснимым предчувствием и глубокой грустью я повернулся, наконец, к человеку, известному мне до сих пор как Роже Леблан: способный портной, мало на что способный моряк, неизменная загадка. Он отсалютовал рапирой, затем взмахнул ею вниз и вправо во французском стиле.
Я ответил тем же.
— Месье Леблан, — сказал я. — Друг мой. Думаю, настало время покончить с этими шарадами.
— Что ж, mon capitaine, — улыбнулся он, — всё кончается. — Он протёр рукой глаза и лицо, будто снимал нарисованную маску. Затем посмотрел на меня, распрямив плечи и гордо вскинув голову. — При крещении в кафедральном соборе Руана я получил имя Роже–Луи де ля Гайар–Эрбле. Я больше известен в моих землях как граф Андели.
Я глубоко поклонился, одновременно в знак почтения и благодарности.
* * *
Мы вышли из ущелья и спустились к близкому берегу. Там, в бесцветной и блистательной пустоте, которую можно встретить на одних лишь пляжах Шотландии, он поведал мне свою историю.
Это правда, сказал он, что из–за ревнивого мужа ему пришлось променять Францию на койку на «Юпитере». Но он не рассказывал ни Джеймсу Харкеру, ни своим товарищам–матросам, ни мне, что ревнивым мужем был никто иной, как Николя Фуке, министр финансов его наихристианнейшего величества, французского короля Людовика XIV. Сплетни в Уайтхолле рисовали месье Фуке жадным, ревнивым и обладавшим куда большей властью, чем давало его положение. Неудивительно, что он без устали преследовал и пытался схватить пылкого любовника своей прелестной, но распутной и юной жены.