– Мы собрались, чтобы почтить память рабы божьей Евгении Беленко. Нас привела сюда безвременная, жестокая кончина этой дщери Дубоссар, и мы до конца своих дней не забудем, какой она была при жизни. Она была светом очей для своих родителей. И вот мы пришли, ведомые любовью, уважением и общим горем. Возблагодарим Господа за то, что он послал нам, пусть и на краткое время, такую, как наша Евгения. Бог дал, Бог взял. Господь накажет её убийц по промыслу своему, мы же должны искоренить зло, поселившееся между нами.
«Амен», – думаю я.
– Ибо сказано: всякая плоть – как трава, и всякая слава человеческая – как цвет на траве. Раба божья Евгения стала цветком, сорванным до срока. И подобно тому как великие Кодры защищают нас от ненастья, так и крепкие, словно дубовые ветви, узы родства, семьи и общины помогут нам, скорбящим о потере. Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твоё!
«Амен».
Люди начинают расходиться, родители Жени тоже возвращаются домой.
Я медлю. Хочется прикоснуться к ещё рыхлой земле, которая вскоре станет холодной и твёрдой. Женя унесла с собой в могилу ответы на мои вопросы. Зажмуриваюсь и думаю о ней, которая лежит сейчас одна-одинёшенька под тяжким грузом земли. Вспоминаю о женихе и невесте, похороненных на еврейском кладбище. Те даже в смерти остались вдвоём. А Женя? Открываю глаза. По щекам текут слёзы. Кладу венок на могилу и осматриваюсь в поисках подходящего камешка.
И тут за спиной раздаются крики:
– Убийца! Душегубка!
Что? Поймали убийцу? Распрямляюсь, оглядываюсь и вижу Бориса Томакина, хозяина табачной мануфактуры. Он тычет пальцем в мою сторону. Недоумённо оборачиваюсь. Никого. Сердце обрывается. Он показывает на меня.
Стремглав бросаюсь к дому. Я задыхаюсь. Такое впечатление, что сердце вот-вот разорвётся. Меня бьёт дрожь. Я должна поскорее вернуться к Довиду с Лайей и защитить их. У Довида есть оружие. Надеюсь, он знает, что нам делать.
Трясущимися руками барабаню в дверь. Она распахивается. Вбегаю в дом, с грохотом захлопываю её за собой и кричу: