праздник только начался.
Клим пиликает на скрипке,
а Мирон – флейтист отменный.
Птаха, ты должна остаться
и послушать их игру».
Музыка? На шаббес? Нет уж.
«Я благодарю покорно,
но нельзя мне оставаться.
Ждёт меня моя сестра».
Он глядит в мои глаза
и вздыхает.
«Что ты, Фёдор?» —
«Глядя на тебя,
я вспомнил
тонкий майский тополёк,
гибкий, сильный,
но и ломкий.
Как же я хочу увидеть
свет костра
в твоих зрачках…»
Я качаю головой,
отвожу глаза, а он
жарко шепчет:
«Погоди!
Только я тебя увидел,
как подумал: вот так чудо!
Посреди зимы – подснежник,
одинокий и прекрасный.
С той поры все мои мысли
только о тебе». —
«Фёдор, ты меня пугаешь».
Он же, нежно поправляя
прядь моих волос, мурлычет:
«Что ты, птаха, не пугайся…» —
«Женя здесь? Мне показалось,
видела сейчас её я…» —
«Ох, уж эти мне девицы!
Шастают туда-сюда,
разве уследишь за ними?
Все они мне безразличны,
ты одна меня волнуешь». —
«Ну, тогда ответь мне честно,
не видал ли ты в лесу
необычных незнакомцев?» —
«Нет, подснежничек, не видел,
мы с тобой одни здесь, птаха».
Оглянувшись, замечаю,
что поляна опустела.
«А куда все подевались?» —
спрашиваю я в испуге.
«Птаха, месяц закатился,
ночь глубокая стоит». —
«Мне пора!»
Бежать, бежать!
Дома ждёт меня сестрица.
«Пташка, нет, не улетай.
Спой одну хотя бы песню,
сядь, погрейся у костра.
Ну же, дева, хоть глоточек
нашего вина отведай».
Он мои сжимает пальцы.
Как рука его надёжна,
как моё забилось сердце!
Жила к жиле, к жару – жар.
«Хорошо, спою, пожалуй,
но одну», – я отвечаю.
Фёдор подхватил меня,
закружил, как вихрь пушинку,
посадил на трон из сучьев
и корней дубовых. В руки
дал мне деревянный кубок,
сплошь узорами покрытый:
листья, гроздья винограда,
пляшущие человечки…
Дым глаза мне застилает,
всё в тумане непроглядном,
ничего не разберёшь.
«Нет, вина я пить не буду, —
говорю ему, подумав:
«Некошерно ведь оно».
Фёдор словно бы не слышит,
наливает до краёв.
Сладкий запах абрикоса,
вишни и цветущей сливы…
Пробую на вкус. Похоже,
травы пряные, малина,
сладкий красный виноград,
яблоки в меду… Нет мочи.
Делаю глоток, другой…
И всё залпом выпиваю.
Спрашиваю, облизнувшись:
«Фёдор, как насчёт медведей?» —
«Да каких зимой медведей
тебе надо?» – «Страшных, бурых».
Он смеётся:
«Опьянела моя птаха».
Глаз с меня он не спускает,
с губ моих, волос и шеи.
Цепкий взгляд, как у кота,
когда с мышкой тот играет.
«Мышке уж не убежать», —
мысль мелькает. Что мне делать?
Тут меня целует Фёдор,
и все мысли исчезают,
разбегаются, как мыши.
Остаются его губы,
словно
к роднику приникла
жарким полднем, знойным летом.
Жизнь моя они теперь.
Упоенье, упоенье
в хороводе ярких бликов.