В сентябре 1991 года у меня родилась дочь — и время, кажется, остановилось надолго. Вообще август 1991 года, памятный своим путчем, все же, наверное, сыграл какую-то мистическую роль в моей жизни. Именно 19 августа 1991 года с маленьким рюкзачком на плечах я отправилась в родильный дом, пройдя пешком значительную часть Садового кольца: весь центр города уже был оцеплен и заставлен баррикадами, и поймать машину вряд ли удалось бы.
Именно в этот день мне показалось, что моя дочь хочет появиться на свет (правда, произошло это чуть позже), и мне пришлось самой всеми правдами и неправдами добираться до 1-й Градской больницы на Ленинском проспекте — по нему уже вечером этого дня прошли танки. Хорошо помню, как пятнадцать беременных женщин, которые вот вот должны были родить, собравшись вместе в одной палате, слушали маленький радиоприемник — передавали репортажи "с места". Одни плакали, потому что знали, что мужья либо пьянствуют (что делали очень многие 18, 19 и 20 августа), либо с демократическими криками мечутся по "горячим" точкам города. Видимо, именно тогда я впервые всерьез заинтересовалась политическими новостями, да и то лишь потому, что обязывали обстоятельства.
На всю жизнь запомнила тревожные минуты, когда где-то в районе площади Маяковского все же поймала красненький "жигуленок”, водитель сжалился и согласился довезти меня до родильного дома. И я, и он сильно рисковали, если не жизнью, то здоровьем, потому что следом за нами шла остервенелая толпа полупьяной молодежи, сметая на своем пути урны, рекламные щиты, круша железными ломами попадающиеся по ходу движения автомобили. Когда в тоннеле под эстакадой я увидела перевернутый троллейбус, — поняла, что моя жизнь и жизнь моего еще не родившегося ребенка полностью зависит от этого молодого парня и его стареньких "Жигулей".
Дважды дорогу нам перегораживала милиция, которая не скрывала, что случиться может всякое. Дважды в районе Нового Арбата жуткие тетки с безумными лицами и с авоськами в руках, перегораживали дорогу всем проезжающим автомобилям мусорными баками (как мне тогда показалось, они и во мне видели классового врага).
Но мы все-таки добрались до места. Конечно, тот парень не взял с меня денег. Я, кое-как поблагодарив его, успела только спросить, как его имя. Его, как и хирурга, принимавшего у меня роды, звали Саша. Александрой я назвала и свою дочь.
А потом было 2 года и 8 месяцев "ползункового периода": полная оторванность от жизни, ничего не видела, ничего не знала, не понимала того, что происходит вокруг, — не до того. Слово "политика" было для меня все еще мертвым словом.