Обожание сводило с ума и заставляло разжать хватку, отпустить на волю. А я все продолжал прижимать его к себе, понимая, что это последнее, что я могу украсть у этой жизни.
Щедрая ночь закончилась; стоило Тенери завозиться, я против воли развел руки-клетку. Птенец был бледен и подавлен, попросил позавтракать, и я приготовил немного оставшегося в запасе мяса. Принес немного сладких ягод голубики, росшей неподалеку.
Мы ели в молчании.
— Почему я ничего не помню, Роскарус? — спросил вдруг Авис осипшим от рыданий голосом.
— Я ис-спользовал яд, — поднял я виноватый взгляд. — Родители погибли на твоих глаз-сах, и, видя в каком ты сос-стоянии, я понял, что это убьет тебя… Это почти с-с-свело тебя с ума.
Тенери застыл, уставившись в залитый светом проход.
— Я не мог допус-стить этого и зас-ставил тебя забыть вс-се те ужас-сы, с-с-свидетелем которых ты явилс-ся.
— Я просил тебя об этом? — подавленно задал вопрос Тенери и перевел на меня полный обиды взгляд.
— Нет, — выдержал я его немое обвинение. — К тому времени ты уже не мог с-с-связно раз-сговаривать и не понимал ничего из-с того, что я говорил.
На его глаза снова навернулись слезы.
— Слишком тяжело, — выдохнул Авис, словно грудь его действительно давила невидимая глыба. — Я полечу на восток, посмотрю что там, за кряжем.
С этими словами он поднялся, быстро собрал полетную котомку, положив внутрь немного еды и повязки на случай травм, как я всегда заставлял его делать. Питьевая вода в этих местах была повсюду.
— Вернусь вечером, — бросил он, не оборачиваясь, и шагнул вон.
«Прощай», — не произнес я вслух вырывающего душу слова, продолжая взирать на слепящую кляксу света, в которой ты растворился навсегда.
«Прощай, любимый.»
Свернувшись тугими кольцами, я сложился пополам в самой сердцевине и замер.
Двигаться я не хотел. Не хотел дышать, не хотел продолжать видеть, посему закрыл глаза. Не хотел слышать, но жизнь напоминала о своей бескрайней энергии шумным прибоем и мириадами живых существ, не прекращающих движения ни на секунду.
Но это ничего, пройдет какое-то время и все закончится…
— … Роскарус! Роскарус! — звали меня из прекрасного далека, где я не был тем, кем являлся на самом деле — палачом, смертоносным орудием в чужих руках.
— Роскарус, очнись! — продолжала звучать в ушах самый прекрасный голос на свете.
До хруста костей мне хотелось его увидеть, и я раскрыл глаза.
Минута, и расплывающаяся картина приобрела четкие границы — я видел перед собой обеспокоенное лицо птенчика, он хмурился. Вытянув руку, я коснулся его лба, стараясь стереть волнение.