Опалин молчал.
– А ее отец – у, он величина. Фигура. Не сегодня завтра наркомом станет. С товарищем Сталиным в Кремле общается. Мне бы раньше понять, к чему все это мне говорилось. Мол, видишь, какие мы – советские господа. Правильно дворник на Пречистенке сказал: никуда господа не деваются. Ну, а из меня какой господин? Я всю жизнь товарищ. Не ровня я ей, короче. И выставили меня за дверь.
Иван видел, что его собеседник стоит у самого края, и лихорадочно соображал, чем его отвлечь. Сказать: так, мол, и так, твои переживания, дорогой товарищ, – чепуха на постном масле, выставила баба тебя за дверь – найди другую, было, мягко говоря, неумно. К тому же Опалин отлично помнил, каково это бывает, когда сердце рвется на части из-за того, что тебя не любят.
– Скажи, у тебя бывало такое, когда ты ни в чем не виноват, а тебя грязью облили с головы до ног? – неожиданно спросил Казачинский. – Рае про меня наговорили, что я хочу к ним в квартиру влезть, и карьеру сделать, и не знаю что еще. И она всему поверила! Зачем мне жить после такого, объясни?
– Жить надо для себя, а не для Раи, – упрямо сказал Опалин, – для работы, для своих близких, для друзей, которые тебя ценят. Жить, Юра, имеет смысл для тех, кому ты нужен, а не для всех остальных. Ну сиганешь ты отсюда, разобьешься насмерть, что твоя сестра делать будет? Рыдать у твоего гроба? А потом, если ей в жизни понадобится защита, кто ее защитит? Ты с того света не защитишь, для этого надо рядом находиться.
– Ну, Лиза… – пробормотал Казачинский растерянно. – Лиза-то да…
– И потом: Юра, ну чего ты добьешься, если убьешь себя? Близкие твои будут страдать, а эти, из-за кого ты тут оказался, – думаешь, им будет больно? Думаешь, они жалеть будут? Да они забудут о тебе на следующий же день. Даже раньше забудут! Пойми: ты же ни за что умрешь и плохо сделаешь только тем, кто тебя по-настоящему любит. Ты знаешь, что тебя Леопольд Сигизмундович хвалил? Это он-то, который никогда никого не хвалит… Курить не хочешь? – спросил Опалин внезапно. – А то говорю я тут с тобой, говорю…
– Ты, Ваня, хороший человек, – вздохнул Казачинский, который отлично понимал все хитрости собеседника. – Но…
Опалин, который только достал папиросы, застыл на месте.
– Хороший? Это я-то хороший? Я сегодня застрелил безоружного – и потерял товарища из-за того, что мало говорил ему, чтобы он не занимался самодеятельностью. Не вбил ему в голову, что этого – делать – нельзя! И он умер…
– Ты ни в чем не виноват, – сердито сказал Казачинский.
– Это ты так считаешь, а я считаю – виноват! И эта вина останется на моей совести и будет со мной, пока я не умру. Вместе с остальными, о которых я помню и которые себе не прощу, – но все же не стану из-за них бросаться с вышки. – Опалин достал коробку спичек и обнаружил, что все они кончились. – У тебя есть спички?