1939. Декабрь.
Взрыв полыхнул горячим огненным столбом, поднял тяжёлый пласт промороженной земли, искрошил землю вмиг, перемешав со снегом, и вся траншея окуталась грязно-белым облаком. Вторая бомба ударила рядом, метров в двадцати, землю тряхнуло, и ещё один слой снежно-земляной пыли осел на сжавшегося на дне траншеи Маттиаса.
Прогрохотало ещё с десяток взрывов, и русские самолёты ушли дальше. Пыль постепенно осела, дымно-пылевой туман рассеялся, и Матти, стряхнув снег, встал. Солдаты, отряхиваясь, выбирались. Кто-то надрывно причал: «Санитара... санитара...» Потом стих. То ли санитар подоспел, то ли уже раненый умер, его не дождавшись.
Матти поправил шапку, гранаты на поясе, взял свой автомат и пошёл по траншее.
— Ну что, заснул? Вставай! — Он видел, что солдат невредим, шевелится, но ошалел от бомбёжки и не встаёт.
— Вставай, перкеле![26]
— Да, я... господин фельдфебель... — солдат вскочил.
— Ладно... — Матти прошёл дальше.
Даже если бы он и не шевелился, Матти мгновенно, благодаря чутью и опыту, отличал мёртвого от живого и от раненого.
Вспомнил, что здесь перед бомбёжкой был полковник Пяллинен, его старый товарищ и командир полка, и бегом бросился к лесному домику, замаскированному среди елей и оборудованному под штаб батальона.
Ели и сосны над траншеей поредели, обломки деревьев дымились, источая едкую гарь. Уцелевшие солдаты уже выставили винтовки, положив их на бруствер.
Все понимали, что после авианалёта будет атака.
Приближаясь к штабу, Матти перешёл на быстрый шаг. Двигался, конечно, пригибаясь, чтобы не попасть под пулю. Шагов за пятьдесят до штаба со стороны противника разнеслось громкое и протяжное: «Аа-а-а...». Это русские шли в атаку. Этот громкий, почти торжественный крик означал для них — вперёд! Только — вперёд! Матти это хорошо знал. Он всегда неплохо относился к русским, даже с некоторыми, живущими в Суоми, дружил, но воевать ему до сих пор приходилось против них. Как-то так уж получалось. Хотя в Первую мировую он воевал с русскими вместе, в их частях против немцев.
И с той поры, с первой мировой, каждый раз, воюя против русских, испытывал скрытое чувство тревоги и досады. Как будто воевал против старых своих товарищей по фронту, окопных товарищей. Ведь несколько лет войны в русской роте не выбросишь в мусор. Это останется с человеком навсегда. Потому, наверно, он и отпустил тогда в Эстонии красного командира.