Ему звонил из рейхсканцелярии первый адъютант канцлера генерал Шмидт и сообщил, что фюрер хочет его поздравить. О возможности прибытия фюрера сообщил также германский посол в Хельсинки Блюхер президенту Рюти. Об этом маршал знал. Он был этим сообщением изумлён и обеспокоен. Ожидал трудных переговоров. Но и сомневался. Такое сообщение вполне могло означать, что прилетит кто-то из высших чинов рейха. Может, Геринг, в лучшем случае. Но уж никак не сам.
Но, видимо, у канцлера Германии были свои особые планы на юбилейный день барона Маннергейма — главнокомандующего финской армией. В глубине своего сознания маршал хорошо понимал это и логикой полководца, да и интуитивно чувствовал и осознавал этот интерес, основанный исключительно на стратегии войны.
Он очень многое сделал, чтобы сохранить для Финляндии особое, уважаемое положение в мире среди стран Европы и Америки. И весь мир теперь внимательно следил за степенью участия Финляндии в войне. Об этом маршал помнил всегда. Но, конечно, не это, и даже не его личностное отношение к России как бывшего русского генерала заставляло его занимать в войне больше — выжидательную позицию.
Он не хотел глубоко втягивать в войну свои войска. Не хотел. Опытный генерал русской армии в прошлом, он хорошо знал не только русскую тактику и стратегию, но и психологию русского солдата, его упорство и умение воевать. И он не хотел слишком глубоко втягивать в опасную войну свою армию, свой народ. То, что было сегодня — союзничество с немцами, — было вынужденным и нужным его Финляндии. Чтобы не стоять против грозного противника — огромной военной машины немцев, да и чтобы вернуть свои земли, потерянные в предыдущих войнах — исконно финские — Карельский перешеек, например...
Его мудрость и опыт, его блестящее военное образование и умение, знание дипломатических военных тонкостей, были получены ещё в давние времена, в свите русского императора Николая II. Всё это позволяло ему, не вступая в конфликт с командованием вермахта, уклоняться от ненужных, на его взгляд, для Финляндии действий.
Шёл июнь сорок второго, уже год грохотала война, и почти год длилась жестокая блокада Ленинграда, а финны в этой блокаде не участвовали. Хотя немцы настаивали всё время. Постоянно шли переговоры между штабами и с самим Маннергеймом. Но... и по сей день финляндские дивизии были вдали от Ленинграда. И это была заслуга исключительно его, Маннергейма. Он внутренне этим гордился. Да нет, тут, наверное, подходит другое, более точное слово: был удовлетворён. И при этом умел сохранять хорошие союзнические отношения с Германией.