Далай-лама внимательно смотрел на гостя, ожидая ответа и перевода.
— К сожалению, у меня не было возможности нанести визит императору перед отъездом.
Первосвященник с десяток секунд помолчал. Тишина была почти полной. Только чуть потрескивало масло в светильниках. Совсем-совсем тихо. Едва слышно. Используя паузу в беседе, далай-лама вдруг встал и быстро заглянул за занавеску позади себя: он не хотел, чтобы его подслушивали.
Вернувшись, он приподнял правую ладонь. Это был знак. И тотчас в комнату внесли большой кусок переливчатого белого шёлка с нанесёнными на него тибетскими письменами.
— Наш высокий повелитель просит вас вручить этот подарок русскому царю.
— Может быть, Его святейшество захочет передать императору устное послание?
— Имеете ли вы какой-либо титул?
— Имею потомственный титул барона.
— Надолго ли вы посетили город Утай?
— Собираюсь отправиться в обратный путь завтра.
— Его святейшество просит вас задержаться на один день. Он ждёт некоторых сообщений и, возможно, попросит вас об услуге.
— Я буду рад услужить ему.
Внезапно блики и отблески, идущие от светильников и шёлковых одежд, сконцентрировались особым образом, будто притянутые какой-то силой. И вокруг трона далай-ламы, особенно вокруг головы его, возникли светлые лучи, отчётливые и яркие, расходящиеся в стороны, вверх и вниз. И сквозь дурманящий аромат благовоний и шорох шёлковых одежд, как бы параллельно говору переводчика, но звучнее его, возник голос:
— Прими этот свет, человек Севера! Неси его, этот свет, людям...
И Маннергейм понял, что голос этот не от самого далай-ламы, а, может быть, через него от того единого Всевышнего, который для всех и за всех. И барон почувствовал вдруг великую лёгкость в душе, словно свет этот проник внутрь его, в его душу, в самую глубину его существа.
Лама-переводчик продолжал размеренно шептать перевод слов гостя. Всё также, слегка наклонясь к господину, однако, не поднимая на него глаз.
Голос у далай-ламы был негромкий, но твёрдый и, несмотря на тонкий тембр, звучал солидно и убедительно.
— Его святейшество доволен своим пребыванием в Утае, ему здесь хорошо. Но многие жители Тибета приходят сюда, в этот монастырь, и они просят его вернуться в Тибет, в Лхасу. И он, возможно, так и поступит.
— Когда Его святейшество счёл необходимым покинуть свою родину, Тибет, симпатии русского народа оставались на его стороне, — барону очень хотелось выразить этому человеку поддержку, — и эти симпатии не уменьшились и сегодня.
Когда лама перевёл, Маннергейм отчётливо увидел удовлетворение на лице далай-ламы.