Впервые за последние три дня закурил сигару. Он это делал не часто. Только, когда очень переживал и особенно тревожно задумывался над обстановкой. Надо было принять очень важное решение. Которое, если будет неправильным, может оказаться опасным для его дивизии.
А неприятель делал то, что и должен был делать. Начал быстро перегруппировывать части не для разовых контратак, а для серьёзного наступления. Вот этого-то и не надо было для двенадцатой кавалерийской. Готовая к наступлению, она не была серьёзно готова к обороне. Это совершенно разные задачи. И барон решил не рисковать. Он принял взвешенное решение. Отдал приказ. И тотчас же все его части двинулись на мост под прикрытием арьергарда — занявшего оборону Ахтырского полка, ну и конечно, артиллерийского дивизиона, гаубицы которого стояли на прямой наводке против готовящихся к наступлению немцев.
По понтонному мосту, который уже оказался под огнём немецкой артиллерии, дивизия была отведена на левый берег на свои прежние позиции.
Чувство глубокой досады переполняло и мозг, и душу барона. Как можно так воевать? Как можно свои личные амбиции и претензии переносить на руководство войсками, на ведение боевых действий? Ведь от этого погибают люди. Тысячи людей. На этот раз, слава Господу, такого не произошло. А могло произойти, помедли он ещё немного с отводом дивизии.
Он сидел за своим рабочим штабным столом в уютном и тихом сельском доме, где располагался его штаб, в километре от мутной и быстрой апрельской воды Днестра. Только вошёл, повесил свой серо-зеленоватый полевой генеральский плащ и сел.
Постучавшись, дверь отворил полковник Поляков.
— Разрешите, Ваше превосходительство?
— Входите Иван Николаевич.
— Вызывали, Ваше превосходительство?
— Давайте, Иван Николаевич, пообедаем. По-моему, самое время.
— Слушаюсь, сейчас распоряжусь.
Офицеры сидели молча. Все понимали состояние командира дивизии. Остроумный тактический ход, влекущий за собой решение задачи, прорыв обороны противника. Который уже был начат успешно, даже с блеском. И чуть было не стал ловушкой для двенадцатой кавалерийской... Все это тоже понимали.
Выпили по рюмке водки. Штаб-ротмистр Пржевлоцкий жевал ломоть чёрного хлеба с тушёнкой, закусывал хрустящим солёным огурцом и, поглядывая на генерала, думал о том, что вот... генерал-майор царской свиты, барон, интеллигент и аристократ, а спит на раскладушке под солдатским одеялом, ест простую солдатскую пищу, идёт в бой впереди. И управляет войсками разумно, смело и осторожно. Потому что знает солдатскую жизнь. Чувствует душу своего войска... Пржевлоцкий чуть не поперхнулся, когда среди тишины раздался звучный голос барона: