— М-да...
— А сенатор Фрей, так тот вообще заявил мне, что будет выступать в сенате и требовать решения о немецком обучении армии...
Аксель отложил сигару и взял бутерброд. Барон молчал, задумчиво и уже спокойно глядя перед собой.
Обычно в кабинет главнокомандующего почти круглые сутки кто-то пытался попасть, доложить, получить разрешение. Но сейчас, хотя была середина дня, адъютант не докладывал. Видимо, особо срочного ничего не было, а по остальным делам — адъютант не допускал, понимая важность беседы. Каллела, хоть и второй адъютант, и советник генерала, но приходил не так часто. И было понятно, что приехал из столицы.
— А ты не мог бы мне всё-таки объяснить, Аксели, как у тебя возник тот образ лыжников в белых одеждах? Тогда, в девяносто восьмом?
— Да я даже и не знаю... Объяснить не могу... Вот увидел я это движение... Идут они по сумеречному зимнему лесу. Все в белом. Ну и написал...
— Провидческая картина. Пророческая. А ведь тогда ещё, в девяносто восьмом маскхалатов не было. Не придумали ещё. Это уже потом, в мировой войне стали кое-где применять. А тут вдруг в девяносто восьмом.
— Такое чувство у меня тревожное было, когда писал я эту картину. Хотел даже бросить не закончив. Прервал работу на пару дней... Ещё хуже стало на душе. Понял, если не допишу, ну... жить не смогу. Написать надо её, картину эту. Вот и написал. Как камень с души свалился, когда закончил.
— Спасибо тебе за этот подарок. А картина пророческая. Будет у нас война. Большая и тяжёлая война. Намного тяжелее этой вот. И зимой будет. И не обойдёт она всех нас, эта война, Аксель. Не обойдёт. И крови прольётся много на этой войне. Но мы в ней победим. Потому что будем воевать за свободу и за землю свою. Я это чувствую. Знаю наперёд.
Каллела, попрощавшись, ушёл, а его сигара осталась лежать на краю пепельницы. Генерал смотрел, как она медленно продолжает гореть сама по себе, без помощи уже оставившего её хозяина. Пепел постепенно передвигается по ней, охватывая ещё живую часть сигары. И она, сперва как бы радостно и ало светясь изнутри, обугливается, превращаясь в ничто. Нельзя без контроля давать пищу огню, войне, стихии, страсти людской. Которой тоже нет предела.
Разговор этот состоялся двадцать пятого апреля. А двадцать восьмого армия Маннергейма уже освободила Виипури. Но в тот самый день, особенно в ночь после того дня, когда генерал и художник Аксель Галлен-Каллела беседовали в кабинете генерала о судьбе своей родины, судьба эта продолжала вершиться. Ночью красное правительство Маннера покинуло город...