Абдул-бек рассчитывал подъехать к аулу засветло. Он отправился в путь один, оставив Дауда распоряжаться, отдавая приказания, как будто бы они исходили из уст самого бека. Дауд просил его взять с собой одного-двух нукеров, но Абдул отказался. Он любил ездить в горах один, любил знобящее ощущение полной свободы и независимости, когда при малейшем шорохе даже волосы на шее топорщились, словно бы шерсть на загривке у волка. Это были его горы, он знал их с рождения, выучил каждую тропку, помнил хитрую повадку каждой реки и даже не мог представить себе, что его подстережёт здесь опасность, ускользнувшая от его собственной зоркости, чуткости, ловкости, силы и хитрости.
Рослый мерин, белый «шалох»[77], ровно ступал по каменистой тропе. Всадник не горячил лошадь, не настёгивал плёткой, не понукал коленями, предоставив ей самой выбирать скорость движения, что карабкаясь вверх по склону, что спускаясь к долине. Они были вместе уже несколько лет, с того самого дня, когда бек привёз в Кабарду пять грузинских пленников — двух нетронутых девушек и трёх мальчиков, ещё чуть круглившихся младенческим подкожным жирком. Князь Шалохов сказал, что ценит такого гостя, рад, что у него в доме остановился белад, известный всему Кавказу, и хочет выказать свою дружбу столь же ценным подарком: пусть высокочтимый бек выедет в поле и сам выберет в табуне коня, что достоин носить такого могучего всадника. На что Абдул-бек и рассчитывал изначально. Табунщики князя помогли беку отбить намеченную им лошадь, но заарканил он её сам. Сам взнуздал, и сам же вскочил на спину зверя, в первый раз принявшего на себя человека. После двух часов неистовой борьбы, прыжков, криков, ударов Абдул соскользнул на траву, сам же проверил копыта, убедился, что, как и положено знаменитой породе, они совершенно цельны, без разреза, обтёр коня и шагом повёл его к дому. С того дня они с Белым более не расставались.