Ермолов впился в него сузившимися от бешенства зрачками.
— Так кажется, гусар, или есть?!
Новицкий твёрдо встретил взгляд командующего, не желая юлить и скрывать дело за вязью слов.
— К несчастию, есть. Абдул-бек жив...
Абдул-бек поднял руку. Он стоял на скальном уступе, повернув лицо к солнцу. Ниже его на склоне толпились нукеры. Дауд держал двух лошадей, свою и Белого.
— Клянусь! — закричал бек, с трудом двигая щекой, обожжённой при взрыве. — Я, Абдул, сын Джамала, сын джигита, славного своими подвигами, клянусь почитаемым мной местом, на котором стою! Клянусь принять на себя подвиг абрека! Клянусь не щадить ни своей крови, ни крови чужих людей! Клянусь истреблять своих врагов, словно хищных зверей! Клянусь отнимать у них всё, что дорого их сердцу, совести, храбрости, и туда, где была радость, я принесу только горе!
Он перевёл дыхание, обвёл глазами своих людей, с которыми виделся, должно быть, в последний раз. Посмотрел вниз по склону, падая взглядом туда, на самое дно каньона, где только узкая лента воды серебрилась клокочущей пеной. Поднял голову, увидел белые вершины, сумрачно стоявшие вдалеке, словно головы богатырей, выдолбленные временим; взглянул на солнце и увидел один чёрный диск, неподвижно подвешенный в небе. И опять закричал, равномерно ударяя себя кулаками в грудь в такт своим же словам:
— Если же я не исполню клятвы своей, если сердце моё забьётся для кого-нибудь любовью или же жалостью!.. Пусть не увижу я гробов предков моих! Пусть родная земля не примет меня! Пусть вода не утолит моей жажды, пусть хлеб не накормит меня, а на прах мой, брошенный на распутье, пусть прольётся кровь нечистого животного!
Он замолчал, выждал несколько мгновений и спрыгнул вниз. Дауд поддержал ему стремя и сам легко поднялся в седло.
— Ты забыл, бек, — напомнил товарищ, теперь уже бывший. — Ты забыл сказать: на сколько лет ты уходишь в абреки.
— Месть не знает пределов времени, — прохрипел Абдул-бек; он всё-таки сорвал себе голос, надсадно пытаясь перекричать ветер. — Как я могу назвать день, когда погибнет последний враг.
Он накинул башлык и туго завязал лопасти. Грубое сукно сдавило больную щёку, но он даже не заметил этого. Он дал клятву и сделался равнодушным для всего человеческого. Только месть имела смысл и значение; только врагов своих он видел и ощущал в этом мире.
— Ты поедешь один, бек, — сказал Дауд и выждал паузу, впрочем, не рассчитывая, что ему ответят. — Но знай, что мы всегда будем рядом. Слишком много врагов, слишком много для одного человека. Ты только подай нам знак.