Валериан сцепил челюсти и выехал вперёд на два конских корпуса. Ни один офицер, даже начальник штаба не посмел ему следовать. Это он, генерал, командующий отдельным отрядом, посылал безжалостно своих людей под пули, шашки, ядра, струи кипятка, каменные обвалы, и только он обязан был принять мрачный отчёт живых и светлую память о мёртвых.
Мартыненко повернул голову влево, взмахнул шпагой, и тотчас же сухо треснули три барабана, отрывисто, коротко, чётко. Палочки выбили стаккато по туго натянутой коже и замерли. И только слитные удары подошв отсчитывали темп и ритм победного невесёлого марша. «И хорошо, — подумал Ван-Гален. — Хорошо, что не гремят каблуки с подковками, как на полковом плацу, не заглушают последние крики тех, кто навсегда остался в Хозреке...»
Когда они пробились к воротам и впустили командующего с казаками и конвоем, Мартыненко повёл батальон с внутренней стороны стены, сбивая, отшвыривая прочь защитников укрепления. Разрозненные группы лакских воинов не могли удержать мощный напор апшеронцев — огромных, яростных, уставивших щетину штыков. Кто успевал выстрелить, должен был тут же бежать опрометью, чтобы его не накололи тонкие острые зубья. Шашки, кинжалы — всё было бессильно против ровного, энергичного марша дисциплинированной русской пехоты. Но скоро мартыненковские шеренги встретили грузинцев, перемахнувших стены и тоже двигавшихся по периметру крепости. Тогда майор приказал повернуть и подниматься по улицам города, проверяя каждый дувал, каждую саклю, как потребовал князь Мадатов. Вот тогда начался ад кромешный. Ван-Гален не был в Сарагосе, когда её штурмовали войска маршала Ланна[31], но предполагал, что французам так же приходилось выбивать защитников из каждого дома, каждой щели, как теперь досталось русским войскам в кавказском селении.
Так получилось, что он повёл за собой десяток солдат, что-то около половины взвода. Хотя по сути командовал группой не он, а сухой, жилистый унтер-офицер с короткой фамилией, которую Ван-Галену удалось довольно легко запомнить. Резкое, двусложное слово, которое дон Хуан выкрикивал на коротком выдохе, звучало почти приказом, ударом, знаком, сигналом к действию. «Orloff!» — кричал дон Хуан, указывая саблей в сторону очередного строения, и унтер уже кидал солдатам фразы на понятном им языке. Майор мог различить в этих тирадах одно-два слова, выученных в компании Якубовича, но самым существенным было то, что солдаты понимали Орлова и подчинялись безоговорочно. Словно бы через унтера и сам дон Хуан распоряжался этими чужими, но вверенными ему жизнями.