Саламатов, устроившийся рядом с водителем, с интересом наблюдал эту сцену. Варя сердито воскликнула:
— Неужели вы, Андрей, поедете с ними? Вы же еще больны!
— Ах, Варвара Михайловна, — с укором сказал Лукомцев, — судьба моя простая: куда конь, туда и хомут. Так что оставить Сергея Николаевича я никак не могу, — и, перешагнув через борт, сел рядом с Дашей, которая, видно поняв, что его уже не остановишь, укладывала свой и Андреев мешки.
За Лукомцевым в глиссер шагнула Юля, Нестеров, чтобы не слышали другие, тихо спросил у нее:
— Вы же хотели в Москву? Может быть, вам лучше остаться?
— Представьте, мы только что уговаривали остаться Андрея, и примерно с такой же настойчивостью. И знаете, что он сказал? «Отец мой жил ровно: хлеб есть, так соли нет, соль есть, так хлеба нет. И приходилось ему порой совесть хозяевам закладывать. А я, добрый молодец, живу того ровнее: ни хлеба, ни соли, зато совесть чиста!» Вот и я не хочу бесчестья!
Сказав это, она взглянула на Варю, но та словно не слышала. Она смотрела долгим печальным взглядом на Нестерова, и была в этом взгляде такая призывная сила, что Сергей еще мгновение помедлил на берегу, Саламатов весело крикнул:
— Долгие проводы — лишние слезы!
Нестеров переступил борт глиссера, не отрывая глаз от Вари. Как ему хотелось, чтобы Варя вдруг кинулась к нему и сказала: «Я еду с тобой!» Но Варя молчала, а глиссер медленно отходил от берега.
— Все-таки поссорились? — спросил Саламатов.
— Да, — сухо ответил Нестеров. — Из-за тебя. Куда ты отправил Суслова?
— Суслов поехал по своему делу, — строго заметил Саламатов. — У него не менее важное задание, чем у тебя.
Больше они не разговаривали об этом.
От Стрелки до Ртищева острова глиссер целый день шел между плотбищами[21], где все еще продолжалась скатка леса. Многие штабеля еще не были и начаты, они возвышались десятиметровыми откосами, и казалось, будто река одета в бревенчатые стены. По реке, угрожая глиссеру, плыли оголенные на порогах от коры бревна. Водитель крутил руль во все стороны, и глиссер кружился по реке, словно пьяный.
На этом участке работали сплавщики-добровольцы из города и окрестных деревень. Подоткнув подолы широких домотканых юбок, девушки в красных и голубых шерстяных чулках стояли на штабелях с камбарцами[22] в руках, похожие на огромных птиц. Услышав рокот мотора, они опустили камбарцы и долго смотрели на глиссер, неподвижные и задумчивые, отдыхая в эти минуты от тяжелой работы. Когда мотор затих — на плесах водитель экономил горючее и вел глиссер на малых оборотах — с берега долетела печальная песня: