На свободные штаты и опустевшие кордоны принимали новых случайных людей, но они подолгу не задерживались. И не было среди них ни одного, кто мог бы заменить прежних. А за уединенную усадьбу Блуднова, пригодную под туристическую базу, началась война…
Полупустая мотаня остановилась возле кордона старшего лесоинспектора. Федор выглянул из вагона, желая узнать, не случилось ли чего в его отсутствие. Блуднов кивнул, спросил, нет ли бичей-мешочников, и, не спрашивая, почему Федор отлучился, пошел к дому. В нескольких шагах от насыпи он обернулся и крикнул:
— Люська портовская все равно тебе спать не даст. Не поленись, выйди ночью к пригородному, отправь отчет о пожаре!
На полустанке мотаню ожидало все население деревушки: день был торговый, работала вагонлавка. Среди местных жителей по-свойски крутилась Люся в цветном платье, не вполне умеренно накрашенная, яркая, как ранний весенний жарок, с которого вот-вот начнут осыпаться лепестки.
Федор спрыгнул на перрон, и она по-хозяйски повисла у него на шее. Высовываясь из тамбуров, отпускали колкости жители побережья. На одуловатых лицах уже выветривались следы дорожного похмелья и сна.
Люся, сияя глазами, бойко отвечала на соленые шутки, но грубостей в ответ не произносила, с опаской поглядывая на Федора.
— Как дела, внученька? — сдержанно пошутил он и зашагал к дому. — Баньку истопила?
— Истопила! — простодушно призналась она. — Делать было нечего. Я ведь не знала, на сколько ты уехал. У соседей картошки взяла, рыбы. Уху сварила, — щебетала, повисая на его плече.
Напористое вторжение в размеренную жизнь было не по душе Федору. Но он боялся обидеть эту женщину и потому сдержанно помалкивал. Саднила совесть, напоминая, что вот опять… Сразу после исповеди…
Посматривая на радостную гостью, он отпер дверь в дом, бросил в сенях рюкзак, перекрестился на образа, смущенно глядя мимо них. Люся сбегала в баню и принесла чужую, горячую кастрюлю с душистой ухой. «Перец и лавровый лист тоже заняла», — скрывая недовольство, отметил про себя Федор и вдохнул аромат еды, приготовленной женщиной.
Пока он умывался, стол был накрыт, уха разлита. Шаловливо поглядывая на него, Люся сидела в уголке. Вечернее солнце нимбом золотило рыжеватый венчик волос вокруг подкрашенного лица.
Подперев кулачком круглый подбородок, она наблюдала за ним лучащимися глазами. Вдруг они опечалились, набежавший сумрак тенью мелькнул за накрашенными ресницами:
— Зачем ты обманул меня? — спросила она грустно. — Никакой иностранец не увозил твоей жены.
Федор, опустив глаза, пожал плечами, отложил в сторону ложку — уха была еще слишком горяча.