Блуднов помолчал, гоняя по щекам желваки и щурясь от давней притупившейся боли, добавил:
— После, когда выяснилось, что русский был у них заложником, совесть не мучила: как-то же он с ними спутался. Но как оказалось, это только я так думал. У Него, — Блуднов кивнул в сторону расширяющейся полыньи, — было другое мнение. И Он выставил мне счет. Так-то вот! Сам знаешь, сынишке всего три годика было. После этого все посыпалось: и сердце, и почки, и радикулит. Но есть еще пять ртов, которых поднимать надо. И еще есть Он. Кто его защитит, если не мы? — Блуднов замотал головой, захрипел, закашлял.
— А ты уверен, что Ему это нужно? — вкрадчиво спросил Федор.
— Уверен! Было знамение, — Блуднов поднялся, застучал костылями, закричал вдруг: — Короче, нефиг Его винить, твоя жена — на твоей совести: нищету боялся плодить, аборты позволял делать.
Жизни легкой хотел? Да если бы вы все настрогали как я, по пятерке, какие проблемы? Все побережье было бы нашим…
Федор тоже вскочил. Глянув ему в лицо, Блуднов как-то жалко улыбнулся, съежился и притих:
— Извини, старик. И правда, у меня последнее время крыша простреливает. Забирай свой служебный, — похлопал по кобуре, — и вали к скалам. Пьянь туда не добирается — студентики да романтики. Они покультурней, поосторожней, но чем черт не шутит… Сходи! В тайге полегчает. Эх, мне бы в лес… — он безнадежно тряхнул головой и, опираясь на костыли, побрел к дому.
Федору от этой встречи легче не стало. Разве вместо уныния появилась злость. Ничего полезного он не узнал, от сомнений не избавился, а вот лишнего наболтал. Это как всегда.
Федор натянул фуражку поглубже и хмыкнул под нос: «Ну, прямо… Разбежался, хватаю мелкашку, бегу стрелять Упыря…» Оглянулся на кордон старшего лесоинспектора и зашагал в обратную сторону. Ветер утихал. Возвращаться было легче.
Где-то неподалеку от этих мест, в полутора километрах от кордона, двадцать семь лет назад Федор с Игорем выбрали судьбу и навсегда связали себя с Байкалом. Федор внимательно поглядывал на кромку берега. Помнил, что там была скрытая от глаз ложбинка и крутой спуск к воде. Трудно теперь найти это место: деревья повырастали, кустарник сменился, берег и тот стал другим — где осыпался, где выветрился.
В памяти Федор много раз возвращался к тому дню, оправдываясь за всю дальнейшую жизнь. Ни так ни эдак не мог представить другой ее вариант, о котором часто говорила дочь, туманно упрекая, намекая на какие-то упущенные возможности и незавидную судьбу матери. Много чего было в том выборе: и расчет, и мальчишество, была глупая романтика, но было и то, что невозможно объяснить.