Похоже, Кельсий оправдывался, и Федору стало неловко. Тот еще что-то сказал. Не расслышав его, отвлеченный мыслями, Федор вскинул глаза. Кельсий раздраженно повторил:
— Мне нужен год!
— Живи дольше! — разлепил губы Федор. — Ты начал, ты и доигрывай!
Наверное, он случайно попал в самое уязвимое место.
— Не я! — закричал Кельсий, нависая над ним. — Я вас не звал! Ведь вы же сами! — Он резко умолк, сжимая зубы так, что лицо покрылось сеткой морщинок, пружинистыми шагами таежника заходил из угла в угол, как зверь в клетке. Взяв себя в руки, заговорил членораздельно и хрипло: — Ведь мы все еще тогда обо всем знали наперед. И она знала, что уйдет рано. Что ты поставишь памятник ее телу, а я напишу книгу — для души. И я все знал. Не думал только, что время летит так быстро… И Упырь все знал, — Кельсий обернулся, пристально вглядываясь в глаза Федора. — В Управлении говорят, пьяным упал с катера и утонул… А в ту ночь, когда все начиналось, и Тунгус потребовал смертной казни изменникам, он громко икнул… Помнишь?
Федор вспомнил этот миг. Кивнул грустно и поднялся с лавки.
— Езжай-ка завтра в Управление и восстановись в должности. Найдешь из молодых или из стариков надежного инспектора на кордон Аспирина. Старший блудновский сын будет твоим помощником, второй, студент, диплом защитит и останется на кордоне вместо отца. На места Графина и Упыря кого-то подыскать нужно… Найдем со временем…
Кельсий поморщился и спросил насмешливо:
— А если не поеду — застрелишь?
— Помру! — спокойно, но твердо сказал Федор. — Сам застрелишься!.. По правилам нашей игры.
— К девке побежал? — скривил губы Кельсий, скрывая страх, тенью мелькнувший в его глазах.
— Да, понимаешь ли… Впрочем, тебе этого все равно не понять… Про любовь поговорим там! — ткнул пальцем в потолок. — Прощай что ли! Через три дня жду. Я рад, что ты живой.
Он вышел на берег. Предстояло идти пешком к дому. Если Люся догадается, куда он уехал, — прилетит на дрезине. Эта мысль была приятна Федору. Он спустился к воде, склонился над ней, опустил руки и плеснул в лицо. Небольшая, случайно набежавшая волна шаловливо шлепнула его по щеке. Федор сел на камень, привычно прислушиваясь. Какие-то иные звуки доносились из глубин.
Жене слышались песни, Аспирину — скрип повозок скифов и гуннов, Кельсию — бряцание сабель, и только Федьке Москве — гул. И вот он услышал бормотание такого родного, такого неповторимого голоса. Слов было не разобрать. Но голос с потрясающим чувством читал что-то очень знакомое. Федор долго вслушивался в его тона и модуляции, понимая, что теперь так будет всегда.