Сюда, как в обычный степной поселок, можно было въехать с любой стороны, но на одной из десятков подходивших к нему дорог стояли ворота, рядом обшарпанное ветрами панно со скалящимся мужиком в каске. Грозное лицо его было рыжим от пятен ржавчины. Внизу еще читалась поблекшая надпись: «Сдадим месторождение в срок».
Два самых больших поселковых барака занимали бурильщики — народ основательный, годами, десятилетиями тянущий лямку в одной бригаде, в одной геологоразведочной партии, по-хозяйски обжившийся в комнатах общежитий, не то, что временщики: шоферы, сварщики, ремонтники, кочегары, уборщицы и прочая сонливая и мобильная до перемены мест братия.
О сезонщиках разговор особый — их ждали к весне, как неизбежного зла. При последних заморозках и первых оттепелях появлялись эти работнички, в городах, тайге, пустыне и, кажется, в самой жизни люди временные. Они не только с поразительным равнодушием принимали неудобства быта, но и с удивительной небрежностью разрушали уют вокруг себя. Если их селили в комнаты барака, то после сезонщиков приходилось ремонтировать общежитие, если в вагончики — от них оставалось лишь металлическое покрытие, да и то не всегда целое.
Эта зима была не совсем обычной: в поселке ждали не только сезонных проходчиков поверхностных выработок — канавщиков — но и две бригады подземщиков. Для защиты месторождения нужны были сотни тонн руды, которых не могли дать буровики. «Покупатель» не хотел верить картам и схемам, он желал потрогать рудное тело своими руками.
В общем-то, добродушные люди, предвидя масштабы близящегося зла, загодя встали плечом к плечу на собраниях партии и экспедиции — не принять сезонщиков не могли, но свести зло к возможному минимуму надеялись и потому, в трех километрах от поселка, туда, где планировалось пробить глубинные шурфы, привезли и поставили три вагончика. Вскоре возле них, на отшибе, начала расти груда механизмов и материалов.
Кончалась зима. Поселок жил привычной размеренной жизнью. Время шло к вечеру, к пересменке, на вышках устало тренькали буровые трубы, буровики степенно смывали с себя вибросмазку. Новая смена возле столовой сыто цыкала и дымила сигаретами. Во все стороны от них, на сколько хватало глаз, развернулась равнина: плоская, как сковорода, изрытая корявой рябью балок и барханов. Из-за горизонта жуком выползла машина, и три десятка скучающих глаз уставились в ее сторону. Запоздалым гулякой мотался серый от пыли автобус. Вот он выкарабкался из-за бархана, мигнул тусклыми лобовыми стеклами и пропылил мимо.