Автобус клонился на крутых виражах, в салоне звенело стекло и слоистые облака табачного дыма томно выгибались в причудливые фигуры.
Остались позади квадраты возделанной земли, цепь фруктовых деревьев вдоль трассы: чем дальше на восток, тем однообразней становилась унылая равнина до горизонта, суровая тоска желтеющих барханов, белые плешины солончаков, призрачная цепь гор на горизонте — пустыня! Темнели островки снега в тени, бугрился потрескавшийся лед в арыках. Но открытое окно салона уже черпало из воздушных струй оттаивающую прель земли, напоминая, что зима на исходе и со дня на день можно ждать весны.
Автобус мчался по бетонке, вдрызг прожившиеся за зиму работяги-сезонщики томились бездельем дороги. Димка-Китаец фатально проигрывал, каждая его битая взятка оглашалась азартным ревом болельщиков.
Длинноносый, лохматый Хохол уже лениво, без былого садизма, бил колодой по его бесчувственным ушам и предлагал закончить игру. Щелки глаз на бледном Димкином лице попыхивали дьявольскими огоньками.
— Сдавай! — снова требовал он.
— Завязываем, — гыкал, скалясь, Хохол. — У тебя уши, как пельмени, вдруг отвалятся! На что походить будешь? На…
— Сдавай! Всю дорогу играть будем! — зло процедил уроженец Харбина, репатриант, потомок белоэмигрантов.
Автобус вздрогнул от рева, и водитель, ругнувшись, крепче вцепился в баранку.
— Хохлу хана! — кричали.
Фортуна потрепала крупные кольца волос игрока и повернулась к нему широкой спиной. Ни одна мышца не дрогнула на приазиаченном лице Димки, только мелко затряслись, забегали пальцы. Хохол невозмутимо запустил неуклюжую пятерню в кудри, с готовностью обнажил ухо. Глубоко запавшие глаза партнёра пуговицами полезли на лоб, челюсть отпала. Он бросил карты на сиденье и визгнул с отчаянием придавленного зверька:
— У него ушей нет!
Маленькие ушные раковины под густыми волосами были словно приклеены к прочному черепу.
— Нет ушей! По носу его! — кричали из салона и топали ногами.
— Не было такого уговора, — ворчали на задних сиденьях. И Хохол неуверенно пробурчал, косясь на кончик своего длинного носа.
— Вообще-то на уши договаривались?!
— Нос! — вскрикнул Китаец, и его мелкие зубы зловеще оскалились.
Спокойно и точно он выдал пятнадцать ударов десятью картами, подобрел, обмяк. Нос Хохла заалел с одной стороны.
— Ну, погоди! — дернулся он, смахивая выступившие слезы.
Можно было проехать в каком-нибудь километре от посёлка геологов и не заметить его среди ложбин и барханов, если бы не труба котельной. Она издали маячила черной дырой прострела, вздымалась над равниной по мере приближения, глумилась над воображением путников причудливыми очертаниями. Трудно было догадаться, что это, пока не появились домики и вагончики. Пронизывающий ветер зализывал надувы песка и снега, холодное солнце невыключенным с ночи прожектором болталось в вышине.
