После занятий за мной увязался Стасик. Что ж, думаю, отступать не буду. Сердце, конечно, немножко постукивает, но ничего, терпимо. Стасик догнал меня в сквере.
— Погоди, поговорить надо. Чего удираешь?
Голос у него скрипучий, дребезжащий.
— Почему не внял разумному совету? Я ж тебя предупреждал.
— А кто ты такой?
— Мы — общественность.
Я усмехнулся:
— Мычать и корова может.
Стасик побагровел:
— Брось самовольничать! И к Нине не лезь. Без тебя есть у нее друзья.
— Не нужна мне ваша Нина, а насмехаться над собой не позволю. И водораздел твой, если еще раз проведешь, сотру.
— Сотрешь?
— Сотру.
— Ну, сейчас ты у меня получишь.
Он выставил вперед кулаки. Я приготовился дать сдачи. Но тут из-за поворота вышли четверо наших одноклассников. Почему-то в школе их называли «братьями Федоровыми». Почему? Я так и не понял. Фамилии у них разные. Никакой ассоциации. Есть сестры Федоровы, но братья? Знаменские, еще куда ни шло. А тут… В общем, Федоровы. Маленькие, тоненькие, каждый по отдельности они ничего не стоили. Но они всегда ходили вместе, и попробуй их тронь. Четверо. Любому надают тумаков и убегут.
Поэтому с «братьями» никто не хотел связываться.
— Стасик! — окликнули они еще издали. — Мы тебя как раз ищем.
— Чего? — недовольно отозвался Стасик. Появление «братьев» расстраивало все его планы.
«Братья» подошли, замкнули нас в кольцо.
— Новенького не тронь, — сказал один из них. — Он у нас под защитой.
— Да я ничего, — отступил Стасик. — Поговорить только хотел.
— Поговорил, и хватит. Он правильно сделал. Класс одобряет.
Они увели Стасика. Чудаки. Все равно ж я бы не отступил. А теперь получалось, вроде бы я струсил.
На другой день я спросил Нину:
— Этот долговязый Стасик, кто он тебе?
— Никто.
— А чего он за тебя заступается?
— За меня все заступаются. Не запретишь же!
— Мелом-то на нашем столе он упражнялся, — сказал я.
— Чудак.
— Чего ему надо?
— А я знаю? Ненормальный.
Но мне захотелось узнать, как Нина относится к Стасику, к «братьям Федоровым», к другим мальчишкам. Я все чаще стал поглядывать на нее. Меня удивляли ее глаза. Лицо ее редко меняло выражение. А вот глаза! В них можно было увидеть все. То гнев, то радость, то доброту, то осуждение. И когда она смотрела на меня (хотя это случалось редко), в глазах уже не было злорадства, как прежде. А вот поступки ее не вязались с тем, о чем говорили ее глаза.
Прошло уже две недели, как я определился в новой школе. Все, кажется, успокоилось. И вдруг сегодня снова разразилась буря. Началось с того, что Нина получила по физике двойку. Вот тебе и отличница! Вся пунцовая прошла она от доски к столу, села на краешек скамейки, отвернулась от меня к окну. Она всегда так делала, когда была не в духе. В классе установилась гнетущая тишина. Наш физик Федор Лукич спокойно довел урок, и все вышли из класса тихо-тихо, словно чувствовали себя виновными за эту двойку. На следующий час мы перешли в географический кабинет. Нина немного успокоилась. Я все поглядывал на нее, стараясь выбрать подходящий момент, чтобы отвлечь от грустных мыслей. А она вдруг бросила ручку, повернулась ко мне и громко, на весь класс сказала: