Частенько к Лукичу заходили и просто так, на огонек. Посидеть, послушать. И нередко в его скромной квартире встречались за одним столом и опытные педагоги, и новички, и их ученики. Все находили эти встречи полезными, и каждый уходил духовно обогащенный, впитав в себя какую-то частицу доброй мудрости.
Мы с Борисом поднялись на четвертый этаж и позвонили. Открыл сам Федор Лукич.
— Ба, знакомые все лица! — пропел он себе в усы, пропуская нас в коридор. — Вы сегодня первые.
— Вот и хорошо, — пробормотал Боря, здороваясь. — У нас к вам очень важное дело.
— Ну, что же, проходите, проходите, — пригласил Лукич. — А знаете, я заметил, что в вашем возрасте неважных дел не бывает.
Боря подосадовал, что Лукич начал разговор с нами в несколько шутливом тоне. А ему не хотелось терять время на обмен любезностями и колкостями.
— Нет, я серьезно, — сказал он, доставая из кармана письмо. — Вот посмотрите. Это мы нашли сегодня после уроков, когда убирали класс.
Федор Лукич читал письмо, а мы следили, как меняется выражение его лица. От добродушного и участливого, каким оно было в первый момент, оно стало сосредоточенным и удивленным, потом удрученным и печальным и, наконец, гневным и раздраженным.
— А вы уверены, — спросил Лукич, откладывая письмо в сторону, — что это писала девочка из вашего класса?
— Конечно, — незамедлительно ответил Боря. — Мы его нашли после нашего урока.
— Но оно же могло залежаться в столе. Его могли забыть там еще вчера. Не все же такие дотошные дежурные, как вы.
— Об этом мы не подумали.
— Вот видите, — сказал Лукич, и мелкие, грустные морщинки собрались вокруг его прищуренных глаз. — Тут легко ошибиться.
— Мы пытались узнать по почерку, — сказал Боря. — А потом бросили. Побоялись ошибиться.
— А по-моему, и гадать не надо, — вставил я. — Легко догадаться, кто писал.
— Кто же? — строго спросил Лукич.
— Светка Пажитнова! — выпалил я. — Во-первых, я ее почерк знаю. А во-вторых, тут же ясно сказано, вот читайте, «а твоя Света весь вечер…» У нас в классе только две Светы — Пажитнова и Галкина.
— Все-таки две, — с упреком сказал Лукич. — И потом, разве в этом самое главное, чтобы узнать, кто это написал. Кто бы ни написал, за этого человека мы в ответе. Все мы. Даже если он не из нашей школы.
Лукич замолчал и долго думал о чем-то своем, а я глядел в его затуманенные тревогой глаза и удивлялся, как это он сумел так просто поставить все на свое место и решить, что вовсе не надо гадать, кому принадлежит это дрянное письмецо, чтобы, как считали мы, припереть этого человека к стенке, обрушить на него гнев всего класса.