И будто бы его, играя, обняла.
Потом ещё, ещё и много обнимала,
и тут и там его хватала.
Спустилась вниз её рука и то достала,
что распаляет их нежнейшие сердца.
Исправно всё нашла тот час у молодца.
Но в этот только раз не сделала конца,
а только нежною рукой лишь подержала,
сама от сладости дрожала.
Уборщик стоя млел.
Вообрази себе, читатель, эту муку,
в каком уборщик мой огне тогда горел,
каким приятнейшим его дух чувством тлел.
Он также протягал дрожащую к ней руку
и уж открытую у ней грудь нежну зрел,
а так он был несмел,
что дотронуться к ней не мог ни разу
и будто ожидал на то приказу.
Прошло так много дней.
Ходил уборщик к ней.
Им только госпожа себя лишь веселила
так, как ей было мило.
Вдруг, лёжа на софе, изволит затевать,
чтоб голову у ней лежачей подвивать.
Уборщик исполнял её охоту
и начал продолжать свою работу,
а барыня его тут стала щекотать,
потом за всё хватать.
Уж добралась к тому, что так ей нужно,
играть ей с ним досужно.
Поступком этим стал уборщик мой вольней
и начал он и сам шутить так с ней,
как шутит с ним она, он так же точка в точку.
Отважился сперва боярыню обнять
и в грудь поцеловать,
а там и юбочку немножко приподнять,
потом уж приподнял у ней сорочку
и дотронулся чуть сперва к чулочку.
Сам губы прижимал к её роточку,
и уже от чулка
пошла его рука
под юбку дале спешно
с ступени на ступень,
где обитает та приятна тень,
которую всем зреть утешно.
Дограбилась рука до нежности там всей
и уж дурила в ней
и вон не выходила.
Утеху госпожа себе тем находила.
Уборщик – нет.
Не шёл ему на ум ни ужин, ни обед.
Какая это, чёрт, утеха,
что сладость у него лилася без успеха!
Не раз он делал так:
боярыне скучая
о благосклонности прямой ей докучая
смотря на её зрак,
лишь чуть приметит он её утехи знак,
котору
он в саму лучшу пору
у ней перерывал,
прочь руку вынимал
и чувство усладить совсем ей не давал,
сердилась госпожа за то, но всё немного
и не гораздо строго,
хотя сперва и побранится,
но тот же час опять приятно говорит.
Нельзя изобразить так живо тот их вид,
в каком был с госпожой счастливой сей детина,
какая то глазам приятная картина:
в пресладком чувстве госпожа
грудь нежну обнажа
и на софе лежа,
спокойно,
не очень лишь пристойно
и чересчур нестройно.
Прелестны ноги все у ней оголены
одна лежала у стены
в приятном виде мужескому взору,
другая свешена с софы долой,
покрыта несколько кафтанною полой,
а руки у неё без всякого разбору,
одна без действия, друга ж её рука
была уж далека
и в ней она тогда имела
пренежную часть тела.
Уборщик без чинов подле её сидел
и неучтиво всю раздел.
Его рука у ней под юбкою гуляла,
тем в сладость госпожу влекла.