– Малахольный! За револьверт я тоби живого гусара дам вместе з доломаном и ще й з конякою в придачу.
– Штанци! Штанци! Бач, з шовковым шнуром.
– То чакчиры, а не штанци.
– А як ты в йих розбыраешься?
– Я пока ще и в бабах розбираюсь!
Шумели махновцы, торговались. Хохотали. Площадь превратилась в ярмарку. К махновцам присоединились и гуляйпольские жители, тоже пытались что-нибудь урвать.
Пленные были испуганы, особенно не протестовали. Лишь высокий статный майор, командир эскадрона гусар, бунтовал. Не позволял себя раздеть. На чем-то настаивал. Иногда выкрикивал: «Коммандирен!», «Макно!»… Призывал, что ли?
В управе Махно и Лашкевич склонились над бумагами. Слева от себя Лашкевич пристроил счеты. Он то и дело смотрел в бумажки, какие-то отодвигал в сторону, какие-то клал под счеты, а некоторые, более важные, совал в портфель. И щелкал, щелкал костяшками.
– В австрийской бригадной кассе взялы двенадцать тысяч марок. – Он кивнул в сторону кожаных ранцев с телячьим верхом, брошенных в углу. – Хороша добыча… И в банке взято шестьдесят тысяч карбованцев…
Он опять пощелкал костяшками.
– И як ты, Тимош, так ловко с этим инструментом ладишь! – глядя на счеты и на измазанные чернилами тонкие пальцы «булгахтера», изумился Нестор. – Я до этой машинкы никак не могу дойти головой, як она считает? И главное, шо не ошибается. От в чем фокус!
Нестор взъерошил своему финансисту волосы. Давно не виделись. Лашкевич все это время скрывался на окраине Гуляйполя, мало показывался в дневные часы в селе. Случалось во время облав прятаться в подвале. Дружеский жест батьки остался, однако, без внимания. Тимош был увлечен своей математикой.
– Из комендантской кассы взято собранных по контрибуции шесть тысяч рублив… и сто шестьдесят штук серебряных и сорок три золотых монеты…
В комнату управы ввалился Щусь. Руку он уже снял с перевязи, но все еще прижимал ее к животу.
– Батько! – прокричал он еще от самой двери. – Мы там трошки пленных пошарпалы, не буде возражениев?
– А с чего вдруг ты разрешение спрашиваешь?
– Та там майор ихний, такый гад, все лаеться, до тебя просится. Видать, жаловаться буде… Може, пострелять их к чортовий матери?
– Но-но! Я тебе постреляю! – вскочил Махно. – То ж военнопленные! Не понимаешь? Это ж политика!
– Когда оны Украину грабили, не було политики. А теперь, значить, политика?
– Не лезь, Федос, в те дела, в яких не разбираешся! – строго сказал Махно. – Давай сюда того майора!
Щусь, гулко топоча ногами, вышел.
Много претерпела управа за последнее время. И казармой была, и складом. Стены пообтерлись, украсились надписями, полы пришли в негодность. Лаги под ними прогнили, доски гнулись.