– Так от, запоминай! Анархисты бувають террористы, синти… ну, ци… синтилисты та анархо-коммунисты, – разъяснял Сашко. – От мы все, а первейший з нас батько Нестор Иванович, анархисты-коммунисты, хочь и террор не откыдаем, если для дела. Це понятно?
Снова утвердительно опустились ресницы.
– А насчет того, шо у нас жинкы обчие, так то капиталистическа брехня. Розводы, конечно, бувают, не без цього. Но шоб дви бабы одновременно… – Лепетченко почесал затылок, подумав о Щусе и его сложной личной жизни, и закончил: – З цым у нас строго. Вплоть до расстрела… Но вообще мы, анархисты, люды верни. И ты, Христя, полюбы батьку, полюбы на всю жизню, за його страдания ради счастья трудящих!
– Я вже люблю, – испуганно прошептала Христя. – А только страшно стало чогось. – И умоляюще попросила: – А може, ще вернемся? А то так сразу! Я й подумать як следует не успела!
– Та ты шо! Хиба можно так батьку обманувать? – чуть не вскричал от негодования Лашкевич.
А паровоз разогнался еще больше. Постанывали, скрипели мосты, переброшенные через ручьи и овражки. Машинист дал свисток какому-то своему знакомому. Христина заткнула уши. Покладистая и боязливая дивчина. То, что батьке надо!
Поздним вечером сияющий Каретников появился в управе.
Махно поднял на товарища воспаленные глаза.
– Ты шо, уголь таскал? – спросил он. – Черный весь.
– Отмыюсь. Подарок тоби, батько, прывезлы.
– Какой ще подарок?
– А такый, шо получаеться суприз!
Батько махнул рукой: хлопцам все веселье да баловство.
…Поздним вечером он вошел в свою комнату, обычно пыльную и казенно унылую. Удивился: все было залито светом. Горели две «двадцатилинейки». Воздух был свежий, влажный, душистый. На стене висели коврики и рушнички. Между переплетами окон, очищенных от отпечатков грязных рук, стояли стаканчики с древесным углем, а кусочки ваты были обсыпаны мелко нарезанной серебристой бумагой. И оконные стекла светились хрустальной чистотой.
Нестор не сразу заметил стоявшую в углу со скрещенными на животе руками девушку.
– Ты хто? – спросил Нестор.
– Христына.
– Хрыстя, значить?
– Можно Тина.
– По-городскому хочешь?.. Ну, добрый вечер, Тина.
Махно некоторое время размышлял, вникая в загадку появления Тины. Вспомнил слова Каретникова: «Подарок… суприз…» Улыбнулся: «Пусть будет Тина. Красивая. На какую-то пташку похожа. Вроде канарейки… Ладно, пускай поет себе в хате».
Приоткрыв дверь, крикнул:
– Юрко, неси панского вина и закусить. И пусть подогреют воды!
И тут же появилось внутреннее беспокойство, как у заядлого холостяка: «Какая-то она городская. Может, с норовом? Будет тут характер показывать?»