Махно нахмурился, стараясь вникнуть в смысл написанного. Не вник, но все же удовлетворенно покивал головой (есть, живет все же такой союз анархистов!) и пошел дальше…
Добирался Нестор довольно долго и сложно, расспрашивая о направлении только людей, не внушающих опасения, которые и сами явно чего-то остерегались.
Но язык до Киева доведет, и до самой Белокаменной, даже если она стала серой. И Тверскую-Ямскую он нашел. С нее свернул в знакомый переулок и еще издали узнал дом Сольского по каменному льву у парадного подъезда. За не столь долгое время лев тоже изменился, постарел и перешел в инвалиды. У него была отбита лапа, ранее опиравшаяся на каменный, удивительно гладкий и ровный по форме шар. А добрая львиная морда была сильно поцарапана, видимо, осколками от разорвавшегося поблизости снаряда. Сольский еще как-то чудно́ называл льва…
– Мозамбик, – вспомнил Нестор и погладил рукой искалеченную львиную морду, которая ранее сильно напоминала человеческое вытянутое лицо. – Здорово, браток!
Всякие буржуйские штучки и украшения Нестор не любил как выражение классовой спеси, но этот лев уже был как бы своим, пострадавшим от революции.
По усеянным мусором ступеням Махно поднялся к парадному входу. Стекла в двери были повыбиты и заколочены горбылем, которому жить оставалось до зимы. Никакого швейцара и в помине не было. Стал подниматься по загаженной лестнице к квартире Сольского. Лифт не работал, да Нестор и не знал, как им пользоваться.
Нет, перемены его не смущали. Так ему было даже проще, понятнее. Но, пожалуй, Москва все-таки переборщила. Ведь не стал бы он в своей коммуне или еще где-либо терпеть свинство. Все это теперь народное, общее, а большевистское или анархическое, в этом разберется История. Ведь для общего счастья старались, а счастье не обязательно вырастает из грязи. Как истинный хохол, он ценил уют и порядок.
Стены лестничного пролета были ободраны и исцарапаны. Похоже, здесь поселились люди, которые полагали, что вскоре вернутся старые хозяева, и старались всячески им напакостить. На лестничных площадках стояли кособокие шкафы, лари для овощей или еще для чего-то, уже брошенные, пустые по простой причине: в них нечего было хранить. Не было ни муки, ни круп, ни овощей.
Нестор поднялся на нужный этаж. Звонка в двери не было, его вырвали. Исчезла и начищенная бронзовая дощечка с надписью «Евсей Натанович Сольский».
Нестор постучал. Стук получился глухой. Но услышали, открыли. В коридоре стоял чад, пар, и в этом белом мареве мельтешили какие-то фигуры.
– Чего надо? – недружелюбно спросила вставшая в двери пожилая женщина, вытирая о фартук мокрые руки.