– Девять лет? – переспросил пан хорунжий.
– Так точно. Вот, пожалуйста!
Махно закатал рукава, показывая багровые обручи на запястьях, вечную тюремную печать. Потом поднял штанины: там тоже были видны следы от кандалов.
– И туберкулез еще! – Махно закашлялся, но деликатно, в кулак. И все же офицер отступил на шаг.
– Ладно, ладно… – Он повернулся к таможенному чиновнику: – Ты что ж, сам не можешь разобраться, кто перед тобой? Борец за свободу Украины, жертва царизма!
Чиновник был явно скуповатый, не склонный «честно делиться». Видимо, он давно раздражал офицера, и теперь хорунжий был не прочь свести с ним счеты.
– Выбачайте! – извинился чиновник. – Помылывся.
– И пассажиров грабит, – оскалил зубы Махно. – Гляньте у нього в левому кармани…
Офицер быстро и ловко вывернул чиновнику карман. Из него выпали колечки, какие-то сережки, брошь, высунулись, не желая расставаться с теплым карманом, несколько ассигнаций. Ассигнации тут же попали в не менее теплый кулак пана хорунжего, а поднимать разлетевшееся золотишко офицеру было не с руки: наблюдая за этой сценой, к ним приближались немцы.
– Так-то ты бережешь честь молодой державы? – Офицер наотмашь ударил чиновника по лицу – к великому удовольствию Нестора.
Немцы подошли к месту происшествия. Офицер поднял драгоценности, спрятал их в свой карман, довольно улыбнулся:
– Репарацион… Гезетцмюссиг…[5] – Он ткнул пальцем в чиновника, как бы стреляя: – Пуф-пуф… Дер Шпитцбубе![6]
Нестор тоже был доволен. Отличные документы сделали ему кремлевские умельцы.
– Вы свободны… езжайте дальше! – Офицер варты возвратил Нестору бумаги.