Я усмехнулся.
— Да не переживайте так. Вам здесь духи не страшны. Магическая защита ни одну бестелесную сущность в крепость не пропустит.
— Скажете тоже — духи! — презрительно хмыкнул начальник караула. — Просто мелькнуло что-то в тумане, а все уже в штаны наложили. Герои! Сдурели совсем. Точно говорю, это Ирма юродивая была! Снял ее кто-то, мукой обсыпал для смеха или по пьяному делу, а безмозглой дуре ни обтереться, ни срам прикрыть ума не хватило. Так и бегала нагишом всю ночь! Ну, чего рожи кривите? Все ведь с Ирмой кувыркались, скажите еще, что это не она была!
— На Ирму похожа — это да, особенно фигурой, — рассудительно подтвердил один из караульных. — А вот на человека — не очень…
— Туман, балда! В тумане все не так выглядит!
Старый служака говорил с воистину железной уверенностью, но подчиненные его скептицизма не разделяли и начали потихоньку бормотать отгоняющие зло молитвы.
— Вроде бы кто-то умер даже… — припомнил я разговор в гостинице.
— Вы о докторе Лестере, что ли? Так он старенький был! В кои-то веки голую молодуху вместо своей грымзы увидел, кровь к уду прилила, вот сердечко и не выдержало.
Солдат — здоровенный лоб выше меня на голову и куда шире в плечах — испуганно сглотнул и попросил:
— Не надо так, сеньор капрал…
— А-а-а! — досадливо махнул рукой седоусый ветеран. — Что с вас взять, темнота деревенская! Не мелите языком лишнего, хоть умней казаться будете. Привиделось им, сразу портки обмочили…
Продолжая ворчать, он ушел в служебное помещение, а караульные будто воды в рот набрали, больше не проронили ни слова. К счастью, долго скучать в тишине не пришлось: вернулся запыхавшийся посыльный.
— Велено пропустить, — сообщил он начальнику караула. — А после казематов сеньор гауптмейстер у себя ждет.
Капрал задумчиво пожевал губами, переваривая услышанное, затем дал отмашку.
— Проводи и проследи! И смотри у меня…
Полди Харт, как звали обвиняемого, содержался в сырой и холодной камере со столь низким потолком, что выпрямиться в полный рост там был способен разве что карлик. Стены каменного мешка покрывала плесень, а от дыры в полу нестерпимо несло нечистотами, но жаловаться на условия школяру было грех. По крайней мере, его поместили в одиночную камеру отдельно от дебоширов, бродяг, жуликов и всей той беспокойной публики, которую маринуют в казематах, а не отправляют на виселицу или каторгу сразу после задержания.
Стоило лишь надзирателю открыть дверь камеры, и одетый в рваные обноски черноволосый паренек скорчился на соломенном тюфяке и зажал ладонями уши.
— Я этого не делал! — заголосил он, не дав мне и слова сказать. — Ничего не делал! Я не виновен! Ничего не знаю! Никого не трогал! Не помню…