Ветер донес чей-то смех, мужской голос, затем женский, а также звуки музыкального инструмента со странными полутонами. Он снял сюртук. В это время суток воздух был таким жарким, что хлопчатобумажной рубашки было более чем достаточно. Сюртук он надел к ужину, из соображений приличия.
Он огляделся по сторонам, стараясь запомнить как можно больше, чтобы потом рассказать Шарлотте – о звуках, каких никогда не услышишь в Англии, о приятном, хотя и слегка липком, прикосновении теплого воздуха к коже, о запахе, тяжелом и сладком одновременно, порой до тошноты, и, разумеется, о мухах. Местный ветер не освежал. Томный и полный ласки, он таил в своих дуновениях опасность, как улыбающиеся лица прячут истинные чувства.
Питт подумал о людях, что волна за волной приходили сюда в течение столетий – приходили как солдаты, религиозные завоеватели, купцы, поселенцы, и всех их этот город проглатывал и переваривал. Они оставались здесь и тоже постепенно меняли его характер.
Теперь это были его соплеменники. Англичане, безусловные чужаки, с их бледной кожей и англосаксонскими голосами, прямыми спинами и непоколебимыми идеями о добре и зле. Это одновременно было достойно восхищения и поражало своей абсурдностью. И, главное, это было совершенно неуместно. Это был египетский город, и они, незваные гости, не имели права находиться здесь – только если бы их пригласили.
Затем он подумал о Тренчарде и о его неподдельной любви к этой стране и ее народу. Позже, после того как они сделали покупки, он немного рассказал о здешней жизни. Судя по всему, близких родственников в Англии у него не осталось, и его любимой женщиной, хотя и не женой, была египтянка. Он упомянул о ней лишь вскользь. Она была мусульманка – более того, дочь имама, святого человека. Она умерла менее года назад во время несчастного случая, о котором Тренчард не желал рассказывать. Питт же не стал настаивать.
И вот теперь он стоял, обуреваемый чувствами, еще не готовый лечь спать, потому что знал, что не уснет. Он легко мог понять Аешу, ее патриотизм, ее гнев по поводу того, что ее народ откровенно грабят, гнев по поводу нищеты и невежества египтян. Он понимал, как затем в Лондоне она разрывалась между любовью к Египту и любовью к Райерсону.
Но неужели это привело ее к убийству? Питт все еще склонялся к тому, что, похоже, да. Ведь если не она убила Ловата, то кто? Кстати, утром он продолжит поиски информации об Эдвине Ловате. Наверняка найдутся те, кто его хорошо помнит и сможет сообщить о нем нечто более яркое, подробное и, возможно, нечто более честное, нежели то, что записано на бумаге.