Старик чмокнул губами и стряхнул пепел с сигары.
— Думаю, что после трагедии с Манфредом никакой вечеринки не будет, — заявила тетя.
— Возможно, он и приятный малый, и к тому же устраивает великолепные обеды, но отсюда вовсе не следует, что он честный человек, — сказала Ульрика дерзко.
— Этого я тоже не утверждаю, — ответил старик. — Но если я правильно информирован, он получил в наследство довольно круглую сумму.
— Он бросает деньги на ветер, — возмущалась тетя Эллен.
— Незадолго до рождества у него была какая-то история с Мэртой Хофстедтер, — вдруг вспомнила Ульрика.
Услышав это, старик сразу оживился. Он всем телом подался вперед и изумленно воззрился на свою дочь. Казалось, глаза его сейчас выскочат из орбит.
— Да что ты говоришь! — воскликнул он. — Что же ты раньше молчала? Я ничего об этом не знал. Хильдинг и Мэрта!
— Но это уже дело прошлое, — возразила Ульрика. — Во всяком случае, насколько мне известно. Теперь у нее, кажется, Грэнберг. Он филолог.
— Что ты говоришь! — снова повторил старик.
Мэрта Хофстедтер пользовалась репутацией достаточно легкомысленной женщины. О ней рассказывали самые невероятные истории. О таких женщинах, как Мэрта Хофстедтер, всегда рассказывают самые невероятные истории. Как-то я встретил ее на одном званом обеде. Мы беседовали с ней о французском и итальянском фарсе.
На этом наш разговор прервался. Кто-то позвонил в дверь, и Ульрика пошла открывать. Вернулась она вместе с Ёстой Петерсоном.
— Да это же Ёста! — закричал старик. — Как хорошо, что ты пришел.
— Здравствуй, Ёста! — сказала тетя Эллен. — Милости просим.
Это был крупный здоровый парень в спортивной куртке пастельного цвета. Лицо у него было круглое и розовое. И не хватало только яблока во рту, чтобы из него получился настоящий рождественский поросенок. Он подошел ко мне и протянул руку. Я встал. Это было очень мощное рукопожатие.
— Это Турин, студент, — представил меня старик. — Он изучает право. Когда-нибудь вам обоим все равно пришлось бы познакомиться.
Ёста Петерсон опустился в кресло и вытер лицо большим красно-коричневым носовым платком. Он пыхтел и сопел.
— Проклят… ужасная погода, — сказал он наконец.
Он взял чашку кофе. Это его немного успокоило.
— Ужасная нелепость — эта история с Манфредом, — сказал он, покачав своей большой круглой головой.
У него был действительно удрученный вид.
— Какая бы она ни была нелепая, но она сделала тебя профессором, — ответил старик.
Эту маленькую остроту Ёста Петерсон не сумел оценить. Зато он весьма высоко оценил заслуги Манфреда Лундберга перед наукой.